– Удивляюсь я вам, римляне, – сказал конфуцианец, погоняя коня. – Вечно вы спешите. Дальний путь для вас – как пробел между жизнью бывшей и будущей. Между тем, жизнь не кончается с началом дороги и не начинается по приезде. Она непрерывна с рождения и до смерти, зачем же откладывать бытие на потом?
– Эх, Лёха, – вздохнул Сергий. – Ты прав, как никогда, но натуру не переделать. Твоя жизнь, твои стремления направлены вовнутрь, в себя. Даже в тюрьме ты не прекратишь познавать новое, ибо твой мир – в тебе, в твоей голове, в твоем сердце. Как там Гоша говорил? Мудрецу не следует покидать свой дом и даже не стоит выглядывать во двор – у него и так всё есть, все свое он носит с собой и не потеряет нисколько, даже если останется гол.
А мы, Лёха, иные. Наш мир – вовне. Европа, Азия, Ливия, океаны – вот откуда мы берем новое. Мы жили в Риме и там находили предназначение. А ныне следуем в Лоян, чтобы там исполнить свой долг. И что нам делать в дороге? Отбиваться от преследователей? Но это всего лишь помехи, досадные задержки, удлиняющие и без того долгий путь. Хотя, спору нет, я увидел много нового…
Эдик, все это время прислушивавшийся к разговору, вставил глубокомысленное замечание:
– Как говорил мой дед Могамчери: «Новая еда – на день, новая одежда – на год, новые впечатления – на всю жизнь».
На следующий день в путь двинулись с утра, по холодку. Впрочем, период прохлады длился недолго – встало солнце, и воздух тут же начал прогреваться. А когда светило поднялось выше гор, показался Цзиньчен – «Золотой город». [42] Он занимал южный берег Хуанхэ, с юга упираясь в крутые горные склоны.
Великая Хуанхэ в этом месте еще не оправдывала имени «Желтая» – ее воды отливали голубизной. Пожелтеет она дальше к востоку, пересекая равнину. Цзиньчен располагался в конце Хэсийского коридора, далее дороги разбегались, уводя на север, восток и юг. «Золотой город» стоял на самом краю ханьского «Дикого Запада», где почва была скудна, а пустыня отбирала всю воду.
Отсюда начиналась другая Поднебесная – империя лесов и полей, зеленых холмов и прозрачных речек, огромных богатых городов и нищих убогих деревушек.
Сам Цзиньчен расцвечен был не в золотые, а в желтые тона – за стенами из сырцового кирпича жались друг к другу глинобитные дома, вездесущая пыль придавала общую рыжину улицам и стенам, одеждам людей и шкурам животных.
Городские ворота стояли открытыми, а рядом с караульней, в тени бамбукового навеса, восседал жирный стражник, занятый надуванием щёк.
Неожиданно он всполошился, разглядев новоприбывших. Живо вскочив, он шмыгнул в караулку, что при его габаритах выглядело забавно, и вскоре вернулся в сопровождении десятка бойцов. Они рысцой выбежали на улицу и окружили «великолепную восьмерку». Вернее, четверку – Сергия, Эдика, Искандера и Гефестая.
Стражники держали мечи дао наголо и были готовы пустить их в дело. Жирный отдал зычную команду, и из-за второй привратной башни выбежал еще один десяток воинов.
– Что это значит? – холодно спросил Лобанов.
Лю Ху визгливо передал его вопрос жирному, и тот прорявкал в ответ нечто очень краткое и решительное.
– Он говорит, – перевел бледный конфуцианец, – что этих четырех возмутителей спокойствия приказано арестовать…
– Да как можно… – возмутился Го Шу, торопливо шаря за пазухой в поисках грамоты, но стражники оттолкнули его без особых церемоний, и повели преторианцев, взяв тех в кольцо.
– Покажем им?.. – без особой уверенности спросил Чанба.
– Что мы им покажем? – со злостью спросил Лобанов. – Фокусы? Мы же циркачи! Топай и не дергайся, успеешь еще кровь пролить…
Вели их недолго – вокруг большого кубического здания, пристроенного к городской стене, за высокую ограду, во двор.
Здесь у четверки отобрали оружие – Сергий порадовался за целость штанов, куда Тзана зашила кушанские динары.
Хилые мастеровые, подгоняемые жирным стражником, мигом притащили деревянные колодки, размером с небольшой столик, и нацепили их на шеи «возмутителям спокойствия», скрепив доски бронзовыми шкворнями и нацепив замки.
Во дворе уже стояли двое бедолаг в колодках. Они качались на подгибавшихся ногах, клонили головы и горбили спины. Видать, долгое это наказание…
Пятеро стражников устроились в тени, наблюдая за колодниками без интереса, а «наказуемые» остались жариться на солнце.
У Сергия нестерпимо зачесался нос, по которому скатывалась струйка пота. Он загнул руку, пытаясь дотянуться, но у него это не получалось. Зато стражники развлекались вовсю – хлопая себя по ляжкам, они показывали пальцем на Лобанова и кисли от смеха.
– Босс, – подал голос Эдик, – давай я тебя спасу.
Лобанов пригнулся, и Чанба добросовестно почесал ему нос. Стражникам такая самодеятельность пришлась не по вкусу, они сердито закричали, лопоча по-своему. Тогда Искандер прокричал пожелание десяти тысяч лет жизни Сыну Неба, и бойцы в мелкокольчатых бронях вытянулись по стойке смирно.
– И что теперь делать? – угрюмо спросил Гефестай. – Так и будем их строить?
– О, сын Ярная, славный и могучий, – пропел Эдик, – врагов привыкший складывать до кучи! – и продолжил обычным тоном: – Тут тебе не Дакия полудикая. У ханьцев только на Чанчэн полмиллиона бойцов выставлено, понял? Не отмахаешься!
– Лично я надеюсь на Гошу с Лёхой, – сказал Искандер. – И на печать императора… Ах, Святая Деметра, как плохо не знать языка!
– Ничего, – утешил его Эдик, – посидим у них годик в яме, понемногу выучим. Глядишь, лет через пять болтать станем, как на родном. Если нам к тому времени языки не отчикают…
– Заткнулся бы, оптимист хренов… – пробурчал Гефестай. – И без тебя тошно. Верно, Серега?
– Вы как, стоять не устали еще? – откликнулся Лобанов.
– Мочи нет! – страдальчески скривился Чанба.
– Присели.
Преторианцы дружно опустились на корточки. Сидеть в таком положении было не очень удобно, колодки давили на плечи, но хоть ноги согнуты.
Стражники не сразу разглядели непорядок на подведомственной территории, а когда усмотрели «возмутителей» сидящими, то даже растерялись от подобной наглости. Один из бойцов привстал, крича что-то повелительное, но откуда преторианцам знать смысл приказа?
Боец, потеряв терпение, подхватил трезубец-цзи и двинулся к нарушителям. На ходу он придерживал ножны с прямым мечом, видать, числился в старших.
– Встали.
Хором кряхтя, четверка поднялась во весь рост, отвечая на гневный взгляд главного стражника полнейшей невозмутимостью. Боец потоптался, посопел, буркнул что-то для порядку и вразвалочку отправился обратно в тень, где его товарищи увлеченно играли в какую-то игру, переставляя камешки по разграфленной доске. Когда стражник добрел до своих, Сергий негромко скомандовал: