– Пожалуйте.
В прихожую Павел Романович все-таки вошел первым. Прислушался – тихо. Странно. Анна Николаевна действительно последнее время больше молчит, но Сопов – тот обычно рта не закрывает.
В душе шевельнулись дурные предчувствия.
Дохтуров пошел по длинному и темному коридору. Почти миновал его – и вдруг услышал веселый, рассыпчатый смех.
Оставшееся расстояние преодолел едва не прыжком.
В комнате было трое. Первым доктор разглядел Сопова (тот раздобыл где-то матрас и валялся, даже не снявши сапог). Далее, на скамеечке у окна расположилась мадемуазель Дроздова – с видом самым веселым и непринужденным.
А рядышком на кровати сидела улыбающаяся Софи́.
Это было неожиданно, удивительно… И это было прекрасно!
– Ах, Павлуша! – воскликнула Софи́, увидав на пороге Дохтурова.
Павел Романович страдальчески сморщился и бросил украдкой взгляд на Дроздову. Но та смотрела как ни в чем не бывало.
– А мне Анна Николаевна все-все про тебя рассказала, – верещала без остановки Софи́.– Про все ваши напасти и приключения. Сколько ж тебе довелось пережить! А почему ты мне прежде не рассказал? Почему таился? Ужель от скромности? – Софи́ рассмеялась, причем со столь искренней веселостью, что и мадемуазель Дроздова улыбнулась. – А прежде ты мне скромником совсем не казался!
Павел Романович подумал: а ведь улыбка у Анны Николаевны вышла особенной, со значением. Что бы это значило? Невозможно представить.
– Вы что, подружились? – спросил он.
Тут уже засмеялись обе. Правда, Софи́ – капельку смущенно, а вот Дроздова – скорей победительно. Словно бы насчет Софи́ она все для себя разъяснила. В том смысле, что та (как бы ни была хороша) – лишь девка. А стало быть, и беспокоиться не о чем.
В этот момент лежавший до сих пор молча титулярный советник Сопов крякнул.
– У вас тут прямо семейная сцена, – сказал он. – Я вам, случаем, не мешаю?
Павел Романович почувствовал, что краснеет. Взял Софи́ за руку и повлек в сторону.
– Ты будто сорока, – прошипел он. – Трещишь и трещишь. Слова не даешь вставить.
– Говори, говори, миленький, – сладко улыбнулась Софи́.
– С тобой все в порядке? Как ты смогла уцелеть?
Софи́ поглядела с удивлением:
– Что значит – уцелеть? Что со мной должно было случиться?
– Ты была у Миллера, как я велел?
– Вот еще! С какой стати ехать в гости к незнакомому мужчине, который к тому ж еще и не ждет! Нет, Павлуша, раз уж исхлопотал ты мне выходной, я отправилась туда, где и следует находится молодой даме, пребывающей в одиночестве.
– И куда же? Говори, не тяни!
– К своей мамочке, вот! Она у меня прелесть, только все одна и одна. Скучает.
– А где мой кот? – спросил Павел Романович.
– Кот? Который был в шляпной картонке?
– Да, – сдерживаясь, ответил Дохтуров.
– Ах, я его забыла у мамочки! Ну ничего, я потом привезу, после.
– Ничего ты не забыла, – сказал Павел Романович, глядя Софи́ в глаза. – Ты его специально оставила. Так?
– Ты уж что-то больно строг нынче, – ответила Софи́, отстраняясь. – Подумаешь, кота позабыла!.. Что здесь такого? А хоть бы и нарочно! Он такой милый. Просто лапушка. И мамочке моей страсть как понравился. Отчего б тебе не подарить моей старушке этого котика? Получилось бы благородно. А, Павлуша? Что тебе стоит? Право, подари. Ведь мы с тобой не чужие.
– Не понимаешь, о чем просишь. – Павел Романович взял Софи́ за локоть. – Мне нужен этот кот. Немедленно. Делай что хочешь, только верни его!
При этих словах Софи́ поморщилась – наверно, Павел Романович показался ей мелочным. А может, его пальцы слишком сильно стиснули ее руку.
– Ну хорошо. Пусти. Верну я твоего ненаглядного. Да пусти же!
Она вырвалась и отступила с обиженным видом.
– Где живет твоя мать?
– Где, где… В Новом городе, на Дровяной. Не беспокойтесь, Павел Романович, я быстро обернусь. Разорюсь уж на лихача, раз вы в таком беспокойстве.
Дохтуров кивнул.
Но тут вмешался «гороховое пальто».
– Дровяная – это в «нахаловке», – сказал агент. – Никакой лихач туда не поедет. Да и не всякий ванька отважится. Там ведь проживает публика особого сорта.
– Особого?.. – переспросил Дохтуров. – В каком таком смысле?
– Известно в каком. Отпетые там людишки. Одним словом – пьянь да дрянь. Так что если какой извозчик туда и поедет, то из самых завалящих. Полдня будет кататься. Это я в том смысле, чтоб вы скоро не ожидали. А ведь засиживаться нам здесь никак невозможно – господин полковник велели доставить вас обратно как можно скорее.
И тут Павел Романович со всей отчетливостью понял: если он отпустит Софи́ одну, то, скорее всего, никогда более ее не увидит. Ни ее, ни, самое главное, кота Зигмунда. Тогда – всему конец.
Он повернулся к агенту:
– Послушайте, сделайте милость. Прокатимся на полицейской коляске. А?
«Гороховое пальто» отрицательно покачал головой.
– Понимаете, для меня это очень важно, – Павел Романович болезненно сморщился: всегда, когда приходилось просить, слова на язык подворачивались самые неубедительные. – В конце концов, я готов заплатить… у меня есть некоторая сумма, небольшая… – добавил он, понизив голос.
Агент ответом не удостоил – только презрительно изогнул бровь.
И тут вмешалась Софи́, до сих пор молча наблюдавшая за происходящим:
– Если господину полицейскому не угодно взять деньги, может, он согласиться на оплату иного рода?
Агент подкрутил ус и оглядел Софи́ с ног до головы.
Павел Романович в горячке сперва и не понял, о чем толкует его новая знакомая. Но особенный взгляд полицейского быстро прояснил ему ситуацию.
– Браво! – сказал со своего матраса Сопов. – Экая щедрость. Сколько живу – впервые вижу, чтоб кокотка да за клиента платила.
– Молчи, тюфяк! – бросила Софи́, не оборачиваясь. – Тебя ради я б и полгроша не потратила.
Анна Николаевна стояла безмолвно, отвернувшись к окну.
И Павел Романович тоже смолчал. Ему было нестерпимо стыдно.
* * *
Но ничего, стерпелось. А сперва показалось – все, остается лишь провалиться сквозь землю. Пока ехали, Павел Романович малодушно отворачивался в сторону – изображал, будто бы местностью интересуется. Хотя чего тут интересного? Трущобы – они трущобы и есть. Что в Харбине, что в столице на Лиговке.