Когда прибыли, агент, сидевший на козлах, спрыгнул первым и, придерживая за руку, помог спуститься Софи́. Павел Романович, понятное дело, остался в коляске. Был он сам себе противен до невозможности. Пара скрылась в убогом домишке, и Дохтуров приготовился ждать.
Но вдруг скрипнула входная дверь, из двери вышла Софи́. В руке она несла шляпную коробку.
Сказала просто:
– Держи.
И вновь скрылась.
Дохтуров распустил кожаный ремешок, перехлестывавший крышку, заглянул внутрь. Ничего, разумеется, не увидел – темно. Но поднимать крышку выше уже не решился.
Зигмунд же, увидев полоску света, задергался и заметался в узилище. Видно, осточертело оно ему за последнее время.
– Ничего, братец, потерпи, – прошептал Павел Романович и погладил коробку, словно это движение хоть как-то могло передаться коту. Однако удивительное создание вдруг и впрямь успокоилось. Напоследок мяукнув, Зигмунд замолчал и затих. Павел Романович с тревогой подумал – не задохся ли? Надо было навертеть загодя по бокам дырок. Потом, спохватившись, сообразил: этот и в герметическом сосуде будет живехонек.
Завязав обратно коробку, огляделся.
По правде сказать, Дровяную улицу правильнее было б именовать Навозной. Или, по крайности, Черной.
Уму непостижимо, как здесь люди живут, подумал Павел Романович. И сам же себе ответил: а так и живут. Вот как Софи́ с матерью. Хоть и говорила она о склонности к плотским утехам, да только это, скорее, пустая бравада. Все дело вот в этом, окружающем, чудовищно грязном и нищем мирке, в котором она обитает и откуда по мере сил старается вырваться. Да только, видать, не очень-то получается – хотя гонорары у Дорис наверняка не из скудных.
Мимо пробежала стайка ребятни. Чумазой, словно чертенята. Кто-то с ходу запустил комком глины лошади в бок. Павел Романович испугался, вскинулся – а ну сейчас понесет! Но полицейская лошадка, ко всему привычная, лишь прянула ушами да печально скосила глаз.
Дохтуров плотнее обхватил свою коробку, расслабленно откинулся на сиденье. И потянулись минуты ожидания. Которые, к удивлению доктора, складывались не в предполагаемую четверть часа. Уж и целый час минул, как закрылась дверь за «гороховым пальто». Второй потянулся – а потом и этот закончился.
Улица была пустынна, но Павел Романович все равно чувствовал себя будто на углях. То, что сейчас происходило, было унизительным – и это еще самое мягкое слово.
«Ишь какой чувствительный! – вдруг издевательски произнес неслышный для посторонних голос. – Сидишь себе, и сиди! Чего тебе беспокоиться? В конце концов, эта дамочка занимается своим прямым делом. Закончат – выйдут. Куда тебе торопиться? В тюрьму ты всегда успеешь».
Но этим маневром гуттаперчевый разум только сильнее растревожил и без того воспаленную совесть.
«Она пошла с ним не по ремеслу, – беззвучно ответил Павел Романович, – и не по принуждению. По чувству – это бесспорно; а я не только не могу ответить, но даже и сколько-нибудь внятно поблагодарить не в силах».
«Почему же не в силах? – глумливо спросил разум. – А ты возьми да подари ей панацею. Вот и будете квиты».
И тут произошло следующее: едва в сознании прозвучало «панацея», как Павел Романович разом вдруг успокоился. Словно некий засов со стуком стал на свое место, мигом оградив излишне чувствительную натуру доктора от интеллигентских рефлексий.
Когда ватага малолетних нарушителей порядка промчалась обратно, он взглянул на них столь выразительно, что никто уже не решился вновь попотчевать лошадь грязью.
Время шло. Павел Романович не знал что и думать. Хотя, какие тут загадки? Все понятно. «Гороховое пальто» оказался выносливее, чем ожидалось. Впрочем, дело, скорее, в Софи́. От нее не так-то легко оторваться.
При этой мысли Павел Романович поморщился. Подумал: а что, если просто взять да уехать? Кто ему сейчас помешает?
Да нет, вздор.
Куда деваться? Ему ведь нужна Дорис. И ехать придется к ней. Полковник, разумеется, давно отбыл, но людей своих наверняка там оставил. Так что лучше ждать «гороховое пальто» здесь. И все же странно: полицейский полковник велел своему агенту обернуться быстро туда и обратно, а они застряли на пару часов, если не больше. Тот, ясное дело, что-то изобретет. Отопрется. Но все же… Исполнительность – ниже некуда. Видно, и сюда уже проникла проклятая бацилла с запада. Да чего удивительного? Харбин – не изолятор в инфекционной клинике. Напротив, сейчас он все больше напоминает клоаку, куда стекается все: и доброе, и гнилое. Впрочем, гнилого побольше – те, кто хочет бороться, сейчас на юге, с добровольцами.
«А ты сам?» – спросил прежний голос.
Но Павел Романович не стал вступать с ним в дискуссию.
«Гороховое пальто» появился, когда не только Дохтуров, но и даже ко всему привыкшая лошадь стала проявлять признаки нетерпения.
Агент вышел красный, распаренный, будто из бани, и тут же молча полез на козлы. От него явственно пахло водкой. Стегнул коня (куда сильнее, чем требовалось), и коляска понеслась прочь.
А Софи́ так и не появилась.
– Вот что, – сказал агент, когда миновали уже половину пути. – Я скажу, будто вы попытались бежать. А я вас, стало быть, изловил. Но не сразу. Договорились?
– Как хотите, – сухо ответил Павел Романович. – Только на квартире у Сырцова мы были не одни. И там видели, что мы с вами уехали вместе. Их наверняка спросят…
– Да на них мне плевать, – сказал «гороховое пальто». – Там уже наверняка наши были и всех отвели в участок. Кто их слушать-то станет? А вообще-то… – Он вдруг придержал лошадь и обернулся к Павлу Романовичу.
Некоторое время агент молча рассматривал доктора, и взгляд этот был крайне неприятным.
– Ладно, – сказал «гороховое пальто», – живи уж. Хотя по нынешним временам правильнее всего было б тебя стрельнуть. Тогда наверняка не проболтаешься. Но ты мне такую бабу сосватал, что грех тебя убивать. Живи, – повторил он. – Но если сболтнешь чего – все, конец. Удавят тебя в тюрьме – не пикнешь.
«И вправду убьет, – посмотрев в его зрачки, понял Павел Романович. – Ему это наверняка не впервой».
Но угроза оставила его совершенно равнодушным. Он даже не стал отвечать: зачем? Им внезапно овладела непонятная, ранее не испытанная апатия. Захотелось махнуть на все рукой: а ну его, как будет, так и будет. В конце концов, он всего лишь человек, и сражаться со всеми сразу: японцами, сыскной полицией, своими друзьями, в любой момент способными обернуться врагами, – было выше его сил. Ну их всех!
Мелькнула даже на миг сумасшедшая мысль: развязать картонку да и вышвырнуть кота на улицу, ко всем чертям! Но делать этого все же не стал – во-первых, помешала упомянутая вялость, а во-вторых, как раз в этот момент коляска остановилась возле веселого особняка мадам Дорис.