— Как вы думаете, вы пойдете на какие-то балы в рождественские дни? — спрашивает Энн, до боли закусив губы.
Это не слишком отличается от порезов, которые она наносила на свои руки ножницами для шитья, в таких местах, где раны скрыты рукавами, и которые теперь, как я знала, снова появились на ее запястьях.
— Да. Разумеется, — отвечает Фелисити так, будто вопрос вызвал у нее скуку. — Мои матушка и отец сами задумали бал на Рождество. На него все съедутся.
Она могла бы еще и добавить: «Все, кроме тебя».
— А мне придется сидеть с бабушкой, а уж она никогда не упускает возможности указать мне на ошибки, да еще с братцем Томом, который просто доводит меня до бешенства. Могу поклясться, это будут весьма трудные каникулы.
Я улыбаюсь, надеясь, что заставлю Энн рассмеяться. По правде говоря, я чувствую себя виноватой из-за того, что бросаю ее здесь, в школе, но не настолько все же виноватой, чтобы пригласить ее на каникулы к себе домой.
— А как поживает твой брат Том?
— Да все так же. То есть представления не имею, как именно.
— Он еще не связал себя обещанием с кем-нибудь?
Энн обожает Тома, а он ее едва заметил. Это совершенно безнадежная ситуация.
— Похоже, да, мне так кажется, — вынуждена солгать я.
Энн резко останавливается.
— И кто она?
— Э-э… вроде бы мисс Далтон. Ее семья — из Сомерсета, да, я уверена.
— Она хорошенькая? — продолжает расспросы Энн.
— Да, — киваю я. И надеюсь, что на этом разговор будет закончен.
— Такая же хорошенькая, как Пиппа?
Пиппа. Прекрасная Пиппа с темными локонами и фиолетовыми глазами…
— Нет, — отвечаю я. — Таких красавиц, как Пиппа, больше нет.
Мы наконец добрались до места. Перед нами высится огромное дерево, кора покрыта тонким слоем инея. У корней лежит тяжелый камень. Мы снимаем перчатки и отодвигаем его, открыв дыру. В углублении спрятан странный набор предметов — одна детская перчатка, записка на плотной пергаментной бумаге, придавленная камешком, пригоршня ирисок и несколько давно высохших цветков с могилы; ветер, воспользовавшись случаем, выдувает из ямки один и уносит вверх, к ветвям старого дуба.
— Ты принесла? — спрашивает у Энн Фелисити.
Та кивает и достает из кармана что-то, завернутое в зеленую бумагу. Энн разворачивает бумагу, и мы видим ангела, сшитого из кружев и бус. Каждая из нас приложила руку к его изготовлению. Энн снова укутывает ангела в бумагу и кладет его на самодельный алтарь под деревом рядом с другими памятными мелочами.
— Веселого Рождества, Пиппа, — говорит она, обращаясь к девушке, давно умершей и похороненной два месяца назад за тридцать миль отсюда.
К девушке, которая была нам дорогой подругой. К девушке, которую я могла спасти.
— Веселого Рождества, Пиппа, — повторяем мы с Фелисити.
Некоторое время мы молчим. Здесь, на поляне, ветер еще холоднее, чем в лесу, ему ведь ничто не мешает. Туман впитывается в шерстяную ткань зимнего пальто, кожа под одеждой покрывается пупырышками. Я поглядываю туда, где притаилась пещера, молчаливая, мрачная… вход в нее недавно заложили кирпичной стенкой.
Несколько месяцев назад мы все вчетвером приходили в эту пещеру, чтобы читать тайный дневник Мэри Доуд, и из него узнали о сферах, о скрытом магическом мире по ту сторону мира нашего, — и о том, что некогда там властвовала группа могущественных волшебниц, называвшая себя Орденом. В сферах исполнялись самые фантастические мечты. Но там обитали и темные духи, существа, желавшие править в сферах. Мэри Доуд узнала о них. Узнали и мы, когда наша подруга Пиппа была потеряна для нас навсегда.
— Ужас как холодно, — говорит наконец Энн, нарушая молчание.
Она склонила голову и тихонько откашлялась.
— Да, — без особого энтузиазма соглашается Фелисити.
Ветер срывает с ветки упрямый коричневый лист, до сих пор не слетевший, и стремительно уносит прочь.
— Как вы думаете, мы когда-нибудь еще повстречаемся с Пиппой? — спрашивает Энн.
— Я не знаю, — отвечаю я, хотя все мы прекрасно понимаем, что Пиппа умерла, ушла навсегда.
Мгновение-другое слышатся лишь завывания ветра в ветвях.
Фелисити хватает острую палку и бесцельно тычет ею в ствол дерева.
— Когда мы туда вернемся? Ты говорила…
— …что мы вернемся туда, когда найдем других членов Ордена, — заканчиваю я за нее.
— Но уже два месяца прошло, — жалобно произносит Энн. — А что, если других просто не существует?
— И что, если они не разрешат нам с Энн входить туда? Мы ведь не особенные, как ты, — говорит Фелисити, противно подчеркивая голосом слово «особенные».
Это клин, вбитый между нами, — знание того, что только я могу входить в сферы; что у меня есть такая сила, а у них нет. Они могут попасть в сферы, только если я возьму их с собой.
— Вы прекрасно помните, что сказала моя матушка: сферы сами решают, кто будет избран. Мы тут ни при чем, — отвечаю я, надеясь, что они оставят наконец эту тему.
— Но когда, скажи на милость, эти леди из Ордена свяжутся с тобой и как именно? — не отступает Фелисити.
— Представления не имею, — честно признаюсь я, чувствуя себя глупо. — Матушка говорила, что они это сделают, и все. Но это ведь не то же самое, как если бы я подала обычное объявление в газету, вы согласны?
— А что с тем индийским юношей, которого посылали следить за тобой? — задает очередной вопрос Энн.
— Картик? Я его не видела со дня похорон Пиппы.
Картик. А может быть, он и сейчас где-то здесь, за деревьями, наблюдает за мной, готовясь передать меня своим братьям Ракшана, людям, которые могут навеки закрыть мне доступ в сферы?
— Может, на том все и кончилось? И то, что он исчез, только к лучшему? — предполагает Фелисити.
При этих словах мое сердце сжимается от боли. Я постоянно возвращаюсь в мыслях к тому дню, когда видела Картика в последний раз, видела его большие темные глаза, полные какого-то нового чувства, которое осталось мне непонятным, и теплую кожу его пальца, коснувшегося моих губ, вызвавшего во мне странное ощущение пустоты и желания…
— Возможно, — киваю я. — А может быть, он отправился к своим Ракшана и рассказал им обо всем.
Фелисити обдумывает это предположение, выцарапывая острой палкой на коре дерева свое имя.
— Но если бы это было так… тебе не кажется, что они уже явились бы сюда?
— Наверное, да.
— Но их тут нет, ты ведь и сама это знаешь.
Фелисити так нажимает на палку, что та ломается и последняя буква ее имени остается недописанной, на коре теперь красуется «ФЕЛИСИТ».