— Не пускай ее внутрь, леди Надежда!
Ответ ли это? Нелл продолжает приглушенным тоном:
— Те твари сделают что угодно, чтобы взять власть над тобой. Заставят тебя видеть разное. Слышать разное. Ты должна держаться от них подальше.
Мне хочется освободиться от этой маленькой руки, пугающей меня своей скрытой силой. Но я боюсь даже пошевелиться.
— Мисс Хокинс, пожалуйста… вы знаете, где найти Храм?
— Ты должна следовать истинному пути.
Ну вот, опять то же самое.
— Но там сотни разных тропинок. Я не знаю, какую из них вы имеете в виду.
— Она там, где ты меньше всего ожидаешь ее найти. Она спрятана прямо на виду. Ты должна смотреть — и ты ее увидишь, увидишь, увидишь, море, она выходит из моря, из моря… Я тебя видела! Мне так жаль, жаль, жаль!
Я снова потеряла связь с ней.
— А что случилось с другими девушками, Нелл?
Она начинает скулить, как раненый зверек:
— Я в этом не виновата! Я в этом не виновата!
— Мисс Хокинс… Нелл, все в порядке! Я их видела, они были в моих видениях. Я видела ваших подруг…
Она вдруг оскаливается и рычит на меня с такой яростью, что я пугаюсь, мне кажется, она может меня убить.
— Они мне не подруги! Они мне совсем не подруги!
— Но они пытаются помочь…
Нелл с криком отшатывается от меня.
— Что ты натворила? Что ты натворила?
Встревоженная сиделка оставляет свой пост у двери и спешит к нам.
— Мисс Хокинс, прошу вас… я совсем не хотела…
— Тсс! Они подслушивают у замочной скважины! Они нас услышат! — говорит Нелл, раскачиваясь взад-вперед, скрестив руки на груди.
— Здесь никого нет, мисс Хокинс. Только вы и я…
Она низко наклоняется ко мне, почти касаясь моих коленей… она похожа сейчас на хищницу.
— Они заглядывают прямо в мой ум!
— М-мисс Хокинс… Н-нелл… — запинаюсь я.
Но она уже далеко.
— Малышка Колвик села на холмик, ест творожок, простоквашу пьет, — выкрикивает она, оглядываясь по сторонам, словно обращается к невидимой аудитории. — Паук к ней подкрался, и рядом уселся, и так напугал он ее!
С этими словами мисс Хокинс вскакивает и мчится к ожидающей ее сиделке, и та быстро уводит девушку в больницу, оставляя меня в одиночестве на холоде, а вопросов у меня теперь еще больше… Поведение Нелл, ее внезапная агрессивность очень меня встревожили. Я ведь надеялась, что Нелл поделится со мной какими-то знаниями о Цирцее и Храме. Но не стоит забывать, что Нелл Хокинс — пациентка Бедлама. Она — девушка, чей ум разрушен чувством вины и огромным потрясением. И я не знаю, кому или чему можно еще верить.
Миссис Соммерс возвращается и садится на скамью рядом со мной, улыбаясь весьма неприятной улыбкой. На выдранных участках ее бровей кожа сильно покраснела.
— Это ведь все сон? — спрашивает она меня.
— Нет, миссис Соммерс, — отвечаю я, собираясь встать и уйти.
— Она лжет, знаете ли.
— О чем это вы? — удивляюсь я.
Общипанные брови придают миссис Соммерс тревожащий вид, она похожа на какого-нибудь демона, сбежавшего со средневековой картины.
— Я их слышу. Они со мной говорят, рассказывают всякое.
— Миссис Соммерс, кто говорит с вами и рассказывает вам всякое?
— Они, — сообщает она так, будто я должна и сама прекрасно все понимать. — Они мне рассказывают. Она не то, чем кажется. Она такие дурные вещи делала! Она в союзе с теми, дурными, мисс. Я слышу ее по ночам, слышу. Такие дурные, безнравственные вещи! Поосторожнее, мисс. Они идут за вами. Они все идут за вами.
Миссис Соммерс усмехается, демонстрируя чересчур мелкие зубы.
Пряча в сумочку вырезку из газеты, я ухожу от нее и врываюсь в госпиталь, стремительно прохожу по коридорам, мимо комнаты для шитья, мимо молчащего пианино и что-то бормочущей Кассандры. Я иду все быстрее и быстрее, я почти бегу. Когда я добираюсь до кареты и Картика, я совершенно выдыхаюсь.
— Мисс Дойл, что случилось? Где ваш брат? — спрашивает Картик, нервно оглядываясь по сторонам.
— Он говорит… чтобы я возвращалась, — с трудом выговариваю я.
— Но в чем дело? Вы вся горите. Я отвезу вас домой.
— Нет. Не там. Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
Картик пристально смотрит на меня, едва дышащую; он поражен.
— Я знаю одно местечко. Я никогда не приводил туда молодых леди, но лучше мне сейчас ничего не придумать. Вы мне доверяете?
— Да, — отвечаю я.
Он подает мне руку, и я хватаюсь за нее, поднимаюсь в карету и позволяю Картику направить лошадей, куда ему вздумается, полностью отдавая свою судьбу в его власть.
Мы едем через мост, направляясь в закопченное, мрачное сердце восточного Лондона, и я с запозданием сожалею, что позволила Картику куда-то меня везти. Улицы здесь узкие и грязные. Продавцы овощей и мясники кричат от своих лотков, зазывая покупателей:
— Картошка, морковка, груши!.. Отличные кусочки баранины, ни единой жилки!..
За каретой бегут дети, выпрашивая хоть что-нибудь — монетку, что-нибудь съестное, работу… Они наперебой стараются завладеть моим вниманием.
— Мисс, мисс! — кричат они, предлагая любую «помощь» за жалкую монетку.
Картик останавливает карету в переулке за лавкой мясника. Дети бросаются ко мне, хватают за пальто.
— Прочь! — кричит Картик, причем говорит с акцентом кокни, которого я прежде никогда не слышала. — Вы слыхали о черепе и мече, а, негодники?
Глаза детей округляются при упоминании о символе Ракшана.
— Точно, слыхали, — продолжает Картик. — Так что быстро убирайтесь отсюда, раз уж поняли, о чем я говорю.
Дети бросаются врассыпную. Остается только один мальчик, и Картик бросает ему шиллинг.
— Присмотри за каретой, парень, — говорит он.
— А то! — отвечает мальчишка, пряча монету в карман.
— Весьма впечатляет, — говорю я, когда мы пересекаем грязную улицу.
Картик позволяет себе коротко, победоносно улыбнуться.
— Чему только не научишься, чтобы выжить!
Картик идет впереди меня. Он движется как охотник — напряженные плечи, осторожный шаг… Мы поворачиваем на одну извилистую улочку, застроенную дешевыми домами, потом на другую. Наконец мы выходим в короткий переулок и останавливаемся перед маленькой таверной, зажатой между обветшавшими домами. И подходим к тяжелой деревянной двери. Картик стучит как-то по-особенному, короткими ударами. Грубо вырезанное смотровое окошко в двери открывается изнутри, в нем появляется чей-то глаз. Окошко закрывается, нас впускают. В таверне темно и пахнет вкуснейшим карри и благовониями. Крупные мужчины сидят за столами, согнувшись над тарелками с горячей едой, их грязные руки сжимают кружки с пивом, как будто эти кружки — единственная стоящая вещь в целом мире. Я теперь понимаю, почему Картик никогда не приводил сюда леди. Насколько я вижу, я вообще тут единственная особа женского пола.