— Только встает Чепаев рано, — предупредил Деревянко. — Если врасплох не застигнете, он вас и с сотней бойцов в капусту изрубит, уж будьте покойны.
— Пугаешь?
— Ни боже мой, ваше благородие. Но уж как ни пытались ваши Чепая поймать, а все он сухим из воды выходил. Только пьяным да связанным одолеете его, иначе никак.
— Что-то еще?
— Никак нет, ваше благородие, все рассказал, что знал.
Белоножкин вызвал конвой, и Деревянко увели, чтобы на улице, истыкав штыками, сбросить в яму. В отряде каждый человек на счету, охранять пленных некому. Операция сложная, тут не до милосердия.
С полученными сведениями подхорунжий отправился к полковнику.
Бородин уже вернулся.
— Как наши успехи?
— Разведданные подтверждаются, с некоторой поправкой на время — за последнюю неделю обострилась эпидемия тифа, в карантине еще две роты красных. В целом позиции красных не изменились, фортификационные сооружения оставлены там, где были до штурма.
— Полагаете, справимся?
— Бесспорно. Но операцию нужно перенести.
— С пяти часов пополуночи? И на сколько?
— Думаю, нужно начать в три часа.
— Объясните.
— Лбищенск живет по чeпаевскому времени, а Чепаев просыпается чуть раньше пяти утра. Чепаев чрезвычайно мобилен, если мы не захватим его врасплох и он успеет мобилизовать хотя бы сотню бойцов — нам придется худо. Он никогда не дерется в обороне, всегда атакует, местность, в которой находится или воюет, знает досконально. У нас просто не будет шансов.
Бородин задумался. Насчет личного времени Чепаева до сих пор не говорил ни один из участников или разработчиков операции. Агент в штабе красных тоже не упоминал об этой особенности начдива, а должен был. Может, не придавал этому значения, но почему тогда на это обращает внимание простой боец?
— Добро, вы меня убедили, — сказал полковник. — Но вопрос штурма и пленения Чепаева отнюдь не самый главный. Я не сомневаюсь, что ваши башибузуки обеспечат успех операции. Меня больше беспокоит, что мы станем делать потом.
— Отправим Чeпаева в Ставку.
— Через территории, занятые большевиками? На аэроплане? Давайте будем реалистами: наш рейд — отчаянная бравада. В нескольких десятках километров от нас сосредоточены основные силы красных, и то, что этот бок обнажен, ничего не значит — нас выбьют из Лбищенска через день-два, максимум — через неделю.
Подхорунжий удивленно посмотрел на полковника.
— Не нужно так на меня смотреть, вы сами должны понимать суть происходящего. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что после завершения операции основная часть отряда должна немедленно отступить обратно в Каленый. На арьергард возложим тотальное уничтожение складов…
— У нас приказ держать оборону до подхода армии.
— Вы понимаете, что это напрасная трата сил и времени? Не удержит наша «армия» красных. Толстов — прекрасный стратег, но ему достались жалкие остатки войска. Нас сомнут, и ладно, если заставят отступить, а не раздавят.
— Вы так говорите, будто не будете принимать участия в штурме.
Бородин вздохнул.
— Я еще достаточно молод и полон сил, но посмотрите на меня: я развалина. Потому что в победу не верю, а мщение, которое движет вами, мне не понятно. Я в каждый бой иду как в последний. Так вот: возможно, в этом бою меня не станет. Я хотел бы, чтобы вы наплевали на белое движение и уводили людей за кордон.
— Это измена.
— Так расстреляйте меня.
Белоножкин опустил глаза.
— Ладно, бог с ним, с этим разговором, — махнул рукой Бородин. — Вы правы — не время для болтовни. Там, в блиндаже… я немного наследил. Прикажите убрать.
Диверсия
Сначала разбудили Петьку.
Взволнованный красноармеец из караула стоял перед заспанным Петькой, пучил глаза и громко шептал:
— Товарищ Исаев! Там такое! Там, в штабу…
— Что в штабу?
— Не знаю.
— Что — не знаешь?
— Что делать, не знаю.
— А старший караула?
— И старший не знает.
— Черт знает что! А от меня чего надо?
— Штаб заперт.
— В смысле — заперт?
— На замок заперт, а ключа у нас нет. В четыре утра смена караула, а Дениса Деревянки на посту нет.
— А кто есть?
— Никого.
— А старший почему сам не пришел с докладом?
— Боится.
— А ты, значит, не боишься.
— Я тоже боюсь, но я отважный.
— Ладно, отважный, пошли.
Штабная изба оказалась заперта, но не опечатана. Более ничего необычного не было. Петька посмотрел на часы — через десять минут пора будить Василия Ивановича, а тут такая ситуация непонятная. Старший караула стоял в стороне и нервно курил.
— Ключ есть у кого-нибудь? — спросил Петька.
— На гвоздике висит.
— Да вы что, нарочно, что ли?! Я вас под трибунал отдам! — гаркнул Петька. — Развели, понимаешь, не знаю что!
Он вбежал на крыльцо, сорвал с гвоздика ключ и открыл дверь.
Из избы потянуло дымком.
— Мать вашу, опять пожар, что ли? — Петька нюхнул воздух. — Будто тряпками горелыми пахнет. Ну-ка, сюда идите оба!
Караульные подбежали.
— Фонарик есть?
Старший достал карманный фонарик. Все трое вошли в избу. Зажгли керосинку, осмотрелись. Все, вроде, стояло на своих местах. В печке ничего не горело, и откуда шел запах, понять было невозможно.
Молодой красноармеец с выпученными глазами вдруг плюхнулся на четвереньки и начал водить носом, будто поросенок, который ищет корыто с помоями.
— Ты чего?
— Из подпола тянет, — сказал красноармеец.
Петька со старшим переглянулись и в один голос выкрикнули:
— Ночков!
Перестановка в штабе все же была: стол с радиостанцией, печатными машинками и прочей требухой стоял аккурат на люке, ведущем в подпол, в каморку начальника штаба. Стол втроем оттащили к окну, и старший караула открыл люк. Ночков сидел в исподнем, скрюченный, бездыханный, на верхней ступеньке, прильнув к щели между люком и полом. Весь подвал тонул в дыму.
Мужчины вытащили начальника штаба на улицу. Петька надавал Ночкову пощечин, старший караула принес воды и окатил начальника из ведра. Грудь Ночкова шевельнулась, и он, хрипя, вдохнул, после чего тяжело и продолжительно закашлялся.
— Живой! — обрадовался Петька. — Живой! Ладно, смотрите тут за ним, а я побежал Чепаю докладывать.