Скоро кончится и этот день. Мона в последний раз обошла отделение, поменяла памперсы и мочеприемники пожилым пациентам и проследила, чтобы все приняли свои лекарства на ночь. По коридору взад-вперед ходил на ходунках Оссиан, что-то бормоча в ответ слышным одному ему голосам. Его спина сгорбилась и болела от невидимого бремени, которое он нес всю свою жизнь, демонов и злых духов, сидевших у него на спине, пока та совсем не перестала распрямляться, даже во сне. Он будет так бродить еще много часов, пока в пятом часу утра не забудется от усталости. Мона торопливо погладила его по щеке. Теперь я живу в таком же безумном мире, подумала она и отвела волосы со лба, ощущая, как тяжелеет ее тело от бремени вины.
В двенадцатой палате лежали Маргит и Свея. Последняя работала медсестрой в Эксте так долго, что никто и не помнил, с каких пор. Поэтому у нее, как она сама полагала, были некоторые привилегии. Свея не вставала с постели, пока врач на обходе не просил ее подняться, невероятно привередничала в еде и придерживалась мнения, будто вода в любом виде ей противопоказана. Видите ли, у нее астма.
Было больно видеть, что сделало время с этой когда-то умной и сердечной женщиной. Из верной подруги, поддерживавшей Мону в трудное для нее время, она превратилась в скандальную и вечно недовольную старушенцию. На старости лет она заработала астму и в какой-то мере сама превратилась в эту болезнь. Она так и представлялась временному персоналу, выходившему летом на подмену, — «Астма». В последнее время у нее к тому же стало развиваться слабоумие, развязавшее ей язык. Невероятная смесь из божественных откровений, сюжетов мыльных опер и реальных эпизодов прошлого текла из ее рта непрекращающимся потоком разной степени прозрачности.
Свея стала намекать на ребенка, мальчика, которого Мона родила в пятнадцать лет. «Ибо младенец родился нам — Сын дан нам» — и кивала на Мону. Это было неприятно, но сердиться на нее было невозможно. Ведь куда бы Мона делась со своим новорожденным сыном, если бы не Свея? Грудь болела, кровотечению не было конца. Новорожденный Арне смотрел на нее с упреком и кричал не переставая. У нее не хватало молока. Она была негодная мать. Младенец орал до красноты и пинал ее своими потными ножками. Чтобы наказать его, она не меняла ему пеленки. Это ведь так противно! Она видела, что он ненавидит ее. Он неотрывно смотрел на нее своими злыми маленькими глазками и изводил ее криком, краснолицый, морщинистый уродец. Она крепко держала его в руках, чтобы показать, кто главный. Чаша терпения переполнилась, когда Ансельм не смог спать из-за криков младенца по ночам. Смотри у меня, чтобы ребенок не пикнул, черт тебя дери. Она носила Арне взад-вперед по саду, качала и трясла его, ее тошнило от усталости. Негодная! Ярость овладела ее ладонями. И случилось то, что не должно было случиться. Она его ударила. Он кричал, и она его била, вместо того чтобы понять его. Пусть слушается, пусть ведет себя как положено.
Когда они пришли в детскую поликлинику, медсестра Свея заинтересовалась синяками на тельце ребенка и догадалась, в чем дело. И стала приглядывать за этой юной матерью, которой приходилось в одиночку, без помощи мамы или бабушки, выхаживать малыша. Ансельм, эгоцентричный алкаш, тоже был не помощник. Сама Свея замуж не вышла, она жила ради своего призвания. Мужчина ей был не нужен, эту потребность вполне можно утолить тайком в одиночестве, но иногда ей не хватало ребенка. И так вышло, что на несколько месяцев Мона переехала к Свее, и они помогали друг другу — Свея ей с ребенком, а Мона Свее — по хозяйству.
Из двенадцатой палаты донесся звонок, и Мона очнулась. Едва она открыла дверь, как ее встретил радостный смех Маргит. Из раковины текла через край мыльная пена. Руки Маргит были в ней по локоть. Иногда она хлопала в ладоши, и пена разлеталась во все стороны. Свея сидела выпрямившись на своей постели и испуганно смотрела на происходящее.
— Она стирает мою одежду. Это мое платье, мои носки и трусы, — зашептала она.
Мона шагнула к Маргит и заглянула в раковину. Там было все вместе: и белье, и посуда. Мона вытащила из пены две кофейные чашки, тарелку, вилку, белье Свеи, наволочку и тюбик крема. Маргит по-прежнему веселилась. Мона попыталась навести порядок. Белье Свеи она прополоскала и повесила на батарею. Маргит уже успела завесить весь торшер толстыми синтетическими больничными носками. Мона попыталась успокоить Свею, но это мало помогло. Свея больше не чувствовала себя в безопасности. Ей больше не будет ни минуты покоя, пока она находится в одной палате с этой сумасшедшей. Если такое могло случиться с ее собственной одеждой, то, значит, тут вообще может произойти все что угодно, решила она и принялась громко кричать. И вскоре стала задыхаться. Мона положила руку ей на плечо и осторожно погладила.
— Ну ладно тебе, она же хотела просто помочь. Сейчас она ляжет спать. Будет тихо, и вы сможете уснуть.
— Я хочу в другую палату. Буду кричать всю ночь, если ты не заберешь меня отсюда. У меня астма! Окно должно быть открыто! Она не дает мне открывать окно, она боится сквозняков. И все время закрывает дверь! Я задыхаюсь!
— Мы постараемся уладить это завтра! Ложись, я поправлю тебе одеяло.
— Завтра? Я умру до завтра! Она здесь меня доконает своими выходками! Если ты не перевезешь меня в другую палату, я все расскажу о Вильхельме! И я всем это расскажу! У всех есть свои секреты! Он поэтому и не возвращается домой! Он не может! Потому что его нет в живых.
Мона окаменела. Возможно ли, что Свея что-то знает? Но как она узнала?
— Получила? Молчишь? — засмеялась Свея. — Помнишь, как в горячке умирал отец Вильхельма? Я сидела у его постели днем и ночью. Пришлось наслушаться такого, от чего у других бы уши отвалились! Имеющий уши да слышит! Тридцать сребреников! Иуда Искариот, иначе не скажешь!
— Я могу вывезти тебя в комнату для отдыха.
— Нет! Это она начала первая! Ее и вывози!
Маргит захихикала, кивая и бормоча:
— Она сама может купить цилиндры. Я не чищу швейные машинки. Давай станцуем спаржу. Жалко. Жалко пролитого молока и наоборот. — С этими словами премудрости, вся глубина которой была ясна только ей самой, Маргит положила тапки Свеи в свою постель и нежно укрыла их одеялом.
Мона Якобсон стояла около стерильного бокса. Кругом было тихо и спокойно. Оссиан сидел, не отпуская ходунков, около регистратуры, прежде чем снова начать тысячемильную прогулку по коридору. Мона включила ночники; в отделении она была одна. Медсестры смотрели новости в комнате для персонала. В комнате отдыха спокойно посапывала Маргит, а довольная Свея сидела в своей кровати и смотрела по телевизору сериал «Ангелы здравоохранения», в котором горячо участвовала. Как только доктор Фогель в фильме звал медсестру, Свея в ответ пространно объясняла ему, в чем проблемы у пациента.
Мона взяла 70-процентный раствор спирта, стерильные марлевые салфетки и скальпель, этого должно хватить, и положила в сумку. Она решилась сама вскрыть нарыв на ноге. Надеялась, что достаточно будет наложить повязку и обойдется без швов. Ей было тревожно, но не от этого, а от слов Свеи. Ей нужно опять с ним поговорить. Он сказал, что ему на работу звонить нельзя, никогда и ни за что! Но в такой-то ситуации он мог без всякого риска ответить по мобильнику. Пытаясь собраться с мыслями, Мона стала искать телефонную книжку в сумке. Сначала она хотела спросить Свею, когда они остались в палате наедине, что та имела в виду. Но потом подумала, что это опасно. Если Свея заметит, что задела Мону за живое, то примется твердить насчет Вильхельма на все лады. Правду она сказала или нет, лучше не привлекать внимания к тому, что следует забыть. А то задастся кто-нибудь вопросом, нет ли тут часом капельки правды, — тут все и завертится. Конечно, это выглядит неправдоподобно, обвинения звучат невероятно, почти смехотворно. Но Мона хотела посоветоваться с ним, удостовериться, что он думает так же. За последний год в приходе Экста многое тайное стало явным. Есть смысл проявить осторожность.