Она подошла к бетонной стене, задрапированной красным китайским шелком, который как бы раздвигал границы этого бункера, служившего ей домом в пустыне, домом, закопанным на двадцать футов под землю и песок. У стены стояли искусно расставленные полки, на одной из которых лежал старинный скальпель-копье с ручкой из слоновой кости и золотая, залитая кровью чаша, внутри которой были золотые кольца, показывающие, сколько крови было выпущено.
Она подняла чашу. Сколько еще ее проклятой крови сможет Он взять в виде наказания?
Магор ткнулся носом в ее бедро, и она, поставив чашу и став на колени, уткнулась лицом в его шерсть. От него исходили запахи волка, крови и покоя. С уходом Хунора он оставался ее единственным верным спутником.
Что будет, если Он отберет у нее Магора?
От одной этой мысли у Батории задергалось лицо. Ее взгляд остановился на наиболее ценной из ее вещей — портрете мальчика, написанном кистью Рембрандта. Версия портрета Тита, висящего в одной из картинных галерей Америки. Вьющиеся белокурые волосы обрамляют ангельское личико. Серьезные серо-голубые глаза смотрят прямо на нее, красные губы вот-вот растянутся в улыбке. В американском варианте портрета одно его плечо украшает грязно-серое пятно. Искусствоведы предполагали, что это был либо ручной попугай, либо обезьянка, умершие в течение недель, которые потребовались художнику на то, чтобы закончить портрет. Чтобы не травмировать ребенка, его умерший друг был дорисован после того, как портрет был закончен. На ее варианте портрета не было ни попугая, ни обезьянки. На нем была изображена рыже-коричневая сова, сидящая на плече мальчика и смотрящая назад.
Этот ночной хищник не выдержал взгляда ее глаз. А вот мальчик выдержал. Он был похож на ее брата Иштвана, при мысли о котором ее постоянно преследовало смутное, но колющее чувство потери чего-то очень важного.
Сперва она потеряла Иштвана.
И вот теперь Хунора.
Волк положил свою крупную тяжелую морду на ее плечо. Батория вполголоса запела ему колыбельную и задумалась над тем, что делать. Может быть, ей кинуться в пустыню, затеряться вместе с Магором? В ее тайнике достаточно денег и драгоценностей для того, чтобы безбедно прожить многие годы. Сможет ли она наконец выбраться из той серебряной клетки, в которой ее держат столько лет?
И тут чья-то тяжелая рука застучала в дверь, словно кто-то прочитал ее мысли.
Магор зарычал, шерсть гребнем поднялась на его спине.
Не дождавшись ее ответа, толстая металлическая дверь ее комнаты распахнулась настежь. Внутрь вошли черные башмаки.
Тарек остановился сразу за порогом, заслонив собой своего брата Рафика. Такое вторжение было дерзким поступком.
Став против него, Батория подняла подбородок, демонстрируя ему горло и Его знак на нем. Магор ходил взад-вперед между ней и Тареком — еще одна линия обороны.
— Как ты посмел войти сюда без моего разрешения? — спросила она.
В ответ Тарек улыбнулся, губы его поднялись и растянулись, обнажая длинные клыки.
— Да уж посмел, а все потому, что Он знает о том, как ты облажалась.
Из-за его плеча выглядывало лицо Рафика; его злобные безумные глаза, казалось, зашлись в каком-то сумасшедшем танце.
Тарек понятно разъяснил причину своего бесцеремонного вторжения. За ним явно должно последовать силовое решение. Эта явная демонстрация его намерений и сделанный им шаг через ее порог смахивали на то, как собака оставляет свою метку на дереве.
— Я получил от Него инструкции о том, как убивать тебя, когда ты облажаешься в следующий раз.
Взглянув в веселые глаза Рафика, Батория поняла, что смерть ее не будет ни быстрой, ни безболезненной.
Усилием воли она сохранила бесстрастное выражение лица и выдержала взгляд Тарека. Эти монстры в ее дверях, наверное, были сильнее ее, но она хитрее и изворотливее. Она показала им свою уверенность, выдерживала взгляд Тарека до тех пор, пока в конце концов не выпроводила их за дверь.
Такие угрозы не напугали ее, а возымели обратное действие — она почувствовала себя более сильной и решительной.
То, что они все исполнят, это Он знал.
Батория дотронулась до плеча Магора.
— Пора снова на охоту.
26 октября, 22 часа 57 минут
по местному времени
Иерусалим, Израиль
Из сада, расположенного на крыше, Джордан смотрел вниз, на Стену Плача, на молившихся перед ней людей. Молодая мать держала на руках ребенка, девочку в розовом платьице, протягивающую ручку, чтобы потрогать камень кладки. Девочка была копией его племянницы, Эбигейл, когда она была в таком же возрасте. В течение трех лет его младшая сестра одевала свою дочку-непоседу исключительно во все розовое. А потом, когда Эбигейл могла сама выбирать для себя одежду, она одевалась во все коричневое. Мать, стоявшая у Стены Плача, прижала девочку к груди и поцеловала ее в макушку.
Эта пара — мать и ребенок — не имели ни малейшего представления о стригоях.
Они жили в мире, где не было монстров.
Но монстры существовали в этом мире, и теперь Джордан об этом знал. Если их миссия потерпит неудачу, все, кто живет в этом мире, тоже узнают о них. Он припомнил ту короткую операцию, которую выполняли он и его в высшей степени подготовленные люди.
Наблюдая за тем, как мать с девочкой отошли от стены и направились домой, Стоун всеми силами старался отогнать от себя мысли о своей собственной семье. В особенности он старался не думать о матери. В прошлом месяце она перенесла операцию по удалению опухоли головного мозга, после которой еще полностью не восстановилась и как раз сейчас заканчивала курс химиотерапии.
Забудь об этом Велиале, печальное известие о твоей смерти может свести ее в могилу.
Однако, несмотря на все, Джордан знал, что мать одобрит все, что он собирался сделать. Он ведь был ее сыном; его восприятие правды и неправды были привиты ему ею — ее словами, ее делами и поступками, даже ее страданиями. Не без ее участия он пошел а армию, чтобы служить своей стране, своим соотечественникам. Он верил в армейский девиз:
Это мы будем защищать.
За то, чтобы не дать стригоям править миром, предстояло заплатить страшную цену, и ему не уклониться от этой платы. Ничего другого его семья от него бы и не ожидала. Люди из его команды отдали за это все.
Приняв решение, Джордан направился к столу.
Его доводы основывались на благородных порывах и устремлениях, но сам он осознавал, что его решение частично объясняется еще и тем, как Эрин улыбнулась ему, проснувшись в вертолете, как таяло ее тело, оказавшись там, внизу, в его объятиях. Он не мог оставить ее на Руна и других.
Подойдя к столу и бросив на него свои «собачьи жетоны», [45] Стоун объявил: