Вдоль ее позвоночника заструился холодный пот. Она почувствовала, как к ее шее прижимается какой-то жесткий предмет, потом услышала электрическое потрескивание. Она хотела закричать, но рука, крепко зажимавшая ей рот, не дала ей издать не звука.
— Да не убоишься никакого зла, — прошептал голос из темноты.
Воскресенье
Томас проснулся, услышав чей-то крик. Сон был неглубоким и тревожным, мысли беспорядочно метались в голове. Женский голос показался ему знакомым.
Карен?
Рука инстинктивно потянулась к ночному столику в поисках выключателя. Где же эта чертова лампа? Потом он открыл глаза. Ночного столика не было. И никаких знакомых вещей — тоже. Ни шкафа для одежды, ни галогенной лампы, ни абсолютно нового письменного стола из ИКЕА, над которым крепились книжные полки в тон — терпеливо выбранные по каталогу и надежно укрепленные на стене, чтобы не обрушились под тяжестью книг, — ни холодильника с многочисленными напоминаниями самому себе на квадратиках бумаги с липкой полосой: что-то сделано, что-то нужно сделать, чего-то он не сделает никогда, — ни фотографий из Африки на стенах. Все исчезло.
В течение последнего года он снимал комнату у миссис Гуревич. Пятьдесят долларов в неделю. Учитывая глубину финансовой задницы, в которой он пребывал, это был просто подарок судьбы.
Миссис Гуревич была милой женщиной. Она жила в крошечном особнячке. Однажды Томас помог ей донести до дома покупки, а потом вошел следом за ней — из любопытства, а заодно, чтобы проверить, может ли он еще очаровывать женщин. Он улыбнулся ей самой соблазнительной улыбкой, и она улыбнулась в ответ. Предложила ему чаю с пирожными. С тех пор он поселился у нее.
Она вела хозяйство, он помогал ей по дому — покупки, мелкий ремонт, все такое. В то время он работал в службе помощи пожилым людям, но часто менял клиентуру. Месяц здесь, месяц там. Миссис Гуревич ничего не говорила, когда он напивался в стельку. Он терпеливо слушал ее нескончаемые истории. Им было хорошо. Они могли сидеть вместе целыми часами, ничего не делая. Сколько семейных пар могли бы сказать о себе то же самое?
Томас поморгал, и комната в доме миссис Гуревич исчезла в вихре золотой пыли. Вместо нее он увидел три обшарпанных стены, на которых чередовались полосы света и тени, словно их освещал какой-то гигантский прожектор. Такой эффект создавали висевшие на окне жалюзи с широкими планками.
В четвертой стене зияла огромная дыра, выходившая на то, что пафосно называлось «туалеты»: на самом деле это был высокий деревянный настил с круглыми дырами и хлипкими деревянными перегородками между ними. Наружных дверей не было. Возможно, это место знавало лучшие времена, как и все заведение «У Пинка» в целом. Тем более захватывающий контраст создавал единственный посетитель уборной с окружающей обстановкой.
Ленни Штерн, безупречно одетый и выбритый, приветливо улыбнулся.
— Рад, что вы проснулись, — сказал он.
Деревянный настил сортира служил ему всего лишь сиденьем — положив ногу на ногу, старый денди что-то рисовал в блокноте.
В этот момент крик раздался снова, потом женский голос произнес что-то язвительное, в ответ послышался мужской смех. Томас провел рукой по лбу и только сейчас разом вспомнил события последних суток.
— Дерьмо! — пробормотал он.
— И вам доброе утро, — откликнулся Ленни, поднимая голову от блокнота.
Томас прикрыл глаза.
— Шикарный на вас костюмчик. Собираетесь пообедать в городе?
— Я сегодня уже прогулялся. Рассвет в пустыне — это что-то потрясающее. Вы хорошо спали?
— Ну, если не считать нескольких кошмаров…
— Вы постоянно что-то бормотали во сне.
— И что, я рассказывал что-то интересное?
— Мне показалось, вы молились.
— Странно.
Ленни пожал плечами, не выпуская из рук карандаша.
— В вашем сознании идут какие-то лихорадочные процессы, не иначе.
— Оставьте мое подсознание в покое. — Томас указал рукой в том направлении, откуда донесся крик. — Что там происходит?
— Перл развлекается с Сесилом и Виктором. Кажется, все трое в восторге.
Томас подошел к окну и поднял жалюзи. В глаза ему ударило солнце. Со своего второго этажа он видел главный вход в заведение «У Пинка» и улочку, полого уходящую вверх. Он высунулся в окно и увидел боковую стену церкви с ее остроконечной крышей и овальными окнами. На фоне этой ослепительно-белой стены даже выгоревшие холмы казались сумрачными. Он посмотрел на часы.
— Уже пол-одиннадцатого?!
— Да. Кажется, вам нужно было как следует выспаться.
Жара уже становилась угнетающей. На заднем дворе, отделенном от улицы оградой, Томас нашел остатки кострища и красное автомобильное сиденье из кожзаменителя. Заодно он увидел некоторые вещи, накануне скрытые вечерней темнотой: груду автомобильных шин, огромный мусорный контейнер и несколько перевязанных веревкой колышков.
Сквозь полуосыпавшуюся стену соседнего дома виднелись переплетенные ржавые трубы, а над ними — три душевые насадки. Томас начал мечтать о прохладном душе, но тут появились Сесил и Перл. На них не было ничего, кроме нижнего белья, и они шли на цыпочках. Внезапно из-за мусорного бака выскочил Каминский в одних плавках. Парочка вскрикнула. Каминский вцепился в трусы Сесила и попытался их стащить. Однако бензозаправщику удалось освободиться и убежать. Глядя на них, Перл хохотала во все горло.
— Они расслабляются, — прокомментировал Ленни.
— Да уж вижу.
Томас присел на краешек кровати, зажег сигарету, затянулся и выпустил дым через ноздри.
Ленни поднял руку с карандашом.
— Готово.
Вид у него был довольный.
— Что вы рисовали?
— Вас.
— Шутите?
— Абсолютно серьезно.
— Дайте посмотреть.
Штерн протянул ему рисунок. Томас ошеломленно смотрел на своего двойника — портрет был очень похож, за исключением взгляда, в котором была заметна какая-то одержимость.
— Вы хорошо рисуете.
— Спасибо, польщен.
— Это ваше основное занятие?
— Нет, скорее хобби. Я люблю рисовать людей.
— А у меня и в самом деле обычно такой… встревоженный вид?
— Когда вы спите — да. Простите, что изобразил вас с открытыми глазами, но это придает портрету жизни.
— Да, теперь я понимаю, что мои кошмары неспроста. У этого типа на портрете — явные признаки паранойи!
Ленни некоторое время внимательно разглядывал его, потом сказал:
— В вас действительно есть что-то от одержимого, Линкольн. Куда бы вы ни пошли, ваши призраки всегда с вами.