— Если для этого не нужно выходить наружу… — выразительно вздохнула Фанни. — Боюсь, мой бедный покойный ангелочек Бенджамин от меня унаследовал свое слабое здоровье: я простужаюсь при первом же дуновении ветра. Хотите верьте, хотите нет, но эти дни я все время сижу в четырех стенах.
Сделав матери реверанс, Эсме поднялась к себе и с такой силой сдернула с головы чепец, что шпильки посыпались на пол. Затем она швырнула чепец на пол, но и это не помогло, и она принялась топтать его ногами, а потом содрала с себя ужасное серое платье с дурацким кружевным палантином, придававшим наряду вид монашеского одеяния. Еще некоторое время она стояла посреди комнаты и тяжело дышала, ее душили слезы ярости.
Казалось, она достигла всего: вступления в дамский кружок шитья, респектабельности, одобрения матери, осуществления пожеланий Майлза. Почему тогда успех принес ей не удовлетворение, а страдание? И почему она так ужасно, ужасно боится?
Предмет раздражения Беаты так и не уехал из Шантилл-Хауса, хотя она попросила его об этом. Правда, он перестал тиранить ее и не предпринимал никаких шагов, чтобы обольстить, но зато теперь непрерывно играл ансамбли в четыре руки с Хелен, в то время как Беате ничего другого не оставалось, как сидеть в противоположном углу комнаты за вышивкой и стараться не думать о Пуританине. Разумеется, вне общего зала она тоже держалась от него в стороне, не бросала на него кокетливых взглядов и не предпринимала никаких новых усилий на поприще обольщения.
Время близилось к полудню, когда все собрались в утренней гостиной Эсме. Арабелла с сестрой в свойственной им манере тихо препирались; Эсме, вероятно, находилась в детской. Хелен и Стивен, разумеется, играли на пианино, и лишь Беата сидела в одиночестве, трудясь над вышивкой.
Когда Слоуп принес утреннюю почту, Беата даже не взглянула в его сторону; глупо было рассчитывать, что одна из сестер пожелает ей написать. Сестры никогда не отвечали на ее письма, и она ничуть не сомневалась, что их все перехватывал отец; в противном случае Розалинд наверняка написала бы ей хоть строчку. Разница в возрасте между ними составляла всего несколько лет, и в следующем году Розалинд предстояло впервые появиться в обществе, а Беате, конечно же, было что ей сказать…
Вот только что считать главным — не повторять ее ошибки? Или, может, наоборот, лучше следовать ее примеру? Беата не переставала рассуждать про себя на эту тему. С одной стороны, ей было тяжело отвергать предложение Стивена о замужестве на том основании, что, приняв его, она испортит его карьеру, а с другой… Если бы даже она вышла замуж за человека, которого выбрал ей в мужья отец, то все равно потом влюбилась бы в Стивена, в этом не было никаких сомнений.
Склонившись над шитьем, Беата время от времени бросала исподтишка пламенные взгляды на Стивена, негодуя по поводу того, как он склоняется к Хелен, как они соприкасаются плечами. Что будет означать для него связь с Хелен? Сложит ли он с себя полномочия уважаемого члена парламента? Будет ли счастлив? Если он женится, оставит ли он свою любовницу, не говоря уже о предполагаемой невесте, Эсме?
— Час от часу не легче, — сообщила Хелен Стивену, разглядывая только что полученное письмо. — Это от моей подруги Джины: она просит меня навестить ее, поскольку пока живет в затворничестве и не появляется в обществе.
— Полагаю, вы говорите о герцогине Гертон? — поинтересовался Стивен. — Кэм, ее муж, — мой кузен.
Ну конечно, подумала Беата уныло, ведь это так удобно!
— Несколько месяцев назад они с герцогом вернулись из Греции, — пояснила Хелен, — и теперь живут у себя в имении. Очевидно, Джина родит ребенка нынешним летом. Увы, я не могу даже смотреть на Уильяма, хотя очень его люблю. — В голосе Хелен прозвучала боль, отразившаяся страданием в сердце Беаты. Больше ничего не было сказано, и спустя несколько мгновений Хелен и Стивен возобновили исполнение «Турецкого марша» в четыре руки.
Теперь Беату тошнило как от чопорной графини, так и от пристойного политика; она резко встала и покинула комнату, решив навестить козлика, к которому наведывалась изо дня в день, хотя со Стивеном в аллее больше не встречалась. Казалось, теперь он избегал их обоих.
Шагая по тропинке Беата, думала, что она все же смогла бы жить в деревне, несмотря на грязь, липшую к ботинкам. Особенно ей нравились дикие розы, росшие по обе стороны аллеи; бледно-розовые, они свешивались вниз наподобие выцветшего занавеса. Впервые в жизни Беата прочувствовала перемены, происходящие в природе весной. Даже тощее деревце у самой дороги сплошь покрылось белыми бутонами, и теперь они торчали на ветках, как завязанные бантиком ленточки на бальных туфельках дебютантки.
Вдоль тропинки повсюду росли маргаритки, и Беата непроизвольно начала рвать их, а потом сняла шляпку и наполнила ее цветами. В этот миг ее ничуть не волновало, что на солнце кожа может покрыться загаром; она всегда сумеет скрыть его под белой или розовой пудрой.
Вскоре Беата дошла до конца аллеи и, облокотившись на калитку загона, стала наблюдать. Конечно, он был на месте, этот старый нечестивец; засеменив к ней, он не спеша взял принесенную Беатой ветку.
Вспомнив, что он больше не делал попыток сжевать ее одежду, Беата открыла калитку и направилась к маленькому скрюченному деревцу в середине. Маргаритки на пастбище не росли; козел явно съедал их подчистую, едва они высовывали из-под земли головки, но дерево все еще стояло на солнце посреди лоскутка зеленой травы.
Прислонившись к стволу, Беата неожиданно поняла, что ей нужно делать. Ей нужно ехать домой, к своему сердитому отцу, который не выбросит ее на улицу, если она пообещает стать эталоном достойного поведения, и к сестрам, по которым она очень соскучилась. После того как она встретила Стивена, Беате больше не хотелось играть роль сластолюбивой соблазнительницы. Стивен заставил ее понять, что в любовных играх нет ничего оригинального или захватывающего, а ее поведение вызывает лишь жалость и презрение.
Усевшись на траву, она одну за другой стала вынимать маргаритки из шляпки и сплетать их в венок, подобный тем, какие она плела когда-то своим маленьким сестрам.
Итак, решено, она попросит Арабеллу завтра же утром отправить ее домой.
Она даже не заметила, когда он успел приблизиться.
— Кто вас учил подкрадываться! — сердито воскликнула Беата.
— Это не важно.
— А что важно?
— Вы. Вы — само воплощение весны. — Стивен не мигая смотрел на нее.
Беате этот комплимент определенно понравился; не зря же на ней было фантастически дорогое платье в пасторальном стиле Марии-Антуанетты, со шнуровкой спереди и пенистыми вставками по бокам; но когда Стивен внезапно опустился перед ней на одно колено, она недоуменно захлопала ресницами.
Вытянув руку, она коснулась его щеки.
— Что случилось? С тобой все в порядке? — Она даже забыла, что они еще не перешли на ты.