Та, что была слева, перестала печатать и уставилась на него. Охранник замер у него за плечом, поправляя витой шнурок за ухом. Федор оглянулся на него затравленно. Он чувствовал себя ужасно.
Перламутровая трубка что-то прострекотала, секретарша кивнула и неспешным движением вернула ее на подставку.
— Ваш паспорт, пожалуйста, — сказала она Федору уже не замороженным, но и не весенним, а удивленным голосом. — Или водительские права.
Федор полез в нагрудный карман и извлек паспорт.
— Знаете, куда идти?
Он не знал.
— Пожалуйста, в лифт и на двенадцатый этаж. Там вас проводят.
Охранник у турникета смерил его равнодушным ящеричьим взором, но турникет, к которому Федор приложил выданную ему пластиковую карточку, беспрепятственно пропустил его к сверкающим лифтам. Федор уже совершенно изнемог от напряжения, и жарко ему было ужасно.
— Зачем ты притащился сюда? — первым делом недовольно спросил отец, когда сына провели в кабинет. — Я тебя не приглашал.
— У меня… дело, — запнувшись, ответил Федор. — Я хотел поговорить.
— Какое у тебя может быть дело! — фыркнул отец презрительно.
Он стоял в фонаре огромного окна, словно вынесенного на улицу, и там, за окном, до самого горизонта простиралась окутанная морозной дымкой Москва, и красное лохматое солнце низко стояло над замерзшей рекой.
Отец оглянулся на Федора, топтавшегося в дверях, и приказал:
— Садись! Да не сюда! Вон стол для переговоров, туда и садись!
Федор решительно не знал, который из двух стол для переговоров, и отец нетерпеливо, подбородком, указал ему, куда именно нужно садиться.
Федор сел.
— Ну?
Отец все еще продолжал смотреть в окно, стоя в эркере, и казалось, что он летит над замерзшей Москвой, со своими длинными, зачесанными назад волосами, в черной рубашке и лакированных ботинках.
Демон, неожиданно подумал Федор.
— Ну?! — повторил отец с нажимом. — У меня времени нет! Говори или… проваливай!
Федор рывком вытащил рюкзак, на который плюхнулся с размаху. Сидеть на нем было очень неудобно.
Он аккуратно прислонил его к стулу и поднял на отца глаза.
Я ничего не смогу сказать, подумал он с ужасом. Ничего.
Этот человек завораживал его, как удав — глупого кролика.
Отец какое-то время молча рассматривал его.
— Тебя мать, что ли, прислала? Денег опять дать?!
— Н-нет! — быстро и горячо воскликнул Федор. — Она даже не знает, что я здесь… у вас.
— Ты у меня, да, — язвительно сказал отец. — Но мне некогда с тобой валандаться! Что тебе от меня нужно?
Федор не знал, как начать. Он не знал, что говорить. Он вообще больше ничего не знал!
Ночью он продумал до десяти редакций предстоящего разговора, и некоторые казались ему вполне убедительными, но теперь выходило, что он вообще не может рта раскрыть.
Слюнтяй, тряпка, Светка права!..
Тут он вспомнил про Светку. Он и не забывал о ней, но в эту секунду он услышал, на самом деле услышал, как она горько плачет в трубку, и никто, никто на свете, кроме него, не сможет ей помочь! Они все пропадут — и Светка, и мать, — и только он один будет в этом виноват.
Вот вам и свобода!..
— Ну, как хочешь. — Отец пожал плечами, вынул руки из карманов и знакомым движением откинул назад длинные волосы. — И больше сюда не являйся! А то проложил дорогу, будешь теперь таскаться!
Это Федора задело. Все-таки он никогда не таскался к отцу и ничего у него не просил!
— Зачем тогда вы меня приняли? — мрачно спросил он и тронул ногой свой рюкзак. — Если сразу выгоняете?..
— Даже не надейся, — сказал отец весело, прошагал к двери в приемную и настежь распахнул ее, — вовсе не потому, что я мечтал с тобой повидаться! Но ты вроде как мой сын, и могло получиться неловко. У нас с тобой фамилия одна, а я вроде как тебя не принимаю! Понял, олух? И давай, давай отсюда. Ко мне сейчас должны прийти.
Все это он договаривал уже у раскрытой двери, за второй маячила еще одна секретарша сказочной красоты. Но те, внизу, были как из рекламы образцового офиса, а эта, из приемной, была словно из рекламы интимных услуг по телефону. У нее были пухлые губы, намазанные яркой помадой, декольте и какая-то на редкость порочная походка. Еще когда она провожала Федора в кабинет, он никак не мог оторвать глаз от ее задницы, хоть и старался изо всех сил не смотреть.
— Ну, спасибо тебе за визит вежливости, и пока!
— Подождите, — попросил Федор и поднялся в волнении. — Я сейчас все вам… расскажу.
— Да не надо мне ничего рассказывать, я занят!
Он ничем не был занят, и это было совершенно очевидно. Телефон даже и в приемной не позвонил ни разу, и порочная красавица раскладывала на компьютере пасьянс, а больше ничего не делала!
— Подождите, — повторил Федор умоляюще. — Мне… очень нужно, правда.
Отец помедлил возле открытой двери, а потом приказал красавице:
— Лада, дайте мне кофе и сигарету, — и закрыл дверь в приемную. — Говори, только скорее. Вот сделаешь один раз в жизни доброе дело, а потом хлебаешь за свою доброту! Я слушаю. Коротко и ясно.
— Помогите мне, — попросил Федор, ненавидя себя за жалобный тон. — Пожалуйста.
Отец молчал. Он снова подошел к окну и стал смотреть на плывущую в морозной дымке Москву.
— Ну?! Да что ты мямлишь все время! Мать воспитала!..
Федор вытер о джинсы мокрую от пота ладонь.
— У меня случайно оказались… ценности. Меня попросили их оценить и продать. — Он врал и был совершенно уверен, что отец моментально догадается, что все это вранье. — Я их… продал. А потом оказалось, что их нужно вернуть. А тот человек, которому я ценности продал… ну, короче, он не хочет отдавать. А мне нужно, понимаете, очень нужно их вернуть! Это… — он хотел было сказать «вопрос жизни и смерти» и не стал, — это очень важно!
Пока он говорил, отец отвернулся от окна и теперь с интересом рассматривал Федора. С интересом и насмешкой.
— Какие ценности? — спросил он, не дав ему договорить. — Ты что, с дурьей башки кому-то чего-то втюхал, а теперь хочешь все отыграть обратно?
— Ну да, да, в некотором роде! А тот человек… он не хочет отыгрывать, понимаете? А оказалось, что он мало заплатил, а теперь мне говорят, чтобы я вернул, а как я верну, когда он не отдает?!