— И ты решил... — начала она.
— Я хочу, чтобы моей мачехой была ты, а не Лизетт, — ответил он.
— Однако я выбралась, и никто даже не заметил того, что мы были заперты вместе, — сказала Элинор. — Напрасно ты старался. Пойми, наконец, твой отец хочет жениться на Лизетт.
— А ты хочешь выйти замуж за этого герцога с крысиными зубами, — сконфуженно усмехнулся он.
— Да, это мой старый друг, — сказала Элинор. В этот момент Гидеон как раз двигался в их направлении вместе с ее матерью. — Отправлюсь-ка я, пожалуй, освобождать из заточения твоего отца. Не попадайся на глаза Лизетт вместе с Ойстером, — предупредила она и поспешно направилась к дому, игнорируя призывы герцогини. Это смахивало на бегство.
Леопольд мирно спал в ее постели, его расшитый камзол валялся в кресле. Она на цыпочках приблизилась к нему и стала его разглядывать. Он не был красив, как Гидеон. Он был грубым и трудным и пронес через всю жизнь скорбь о своем безвременно погибшем брате, которого их мать лишила своей заботы и ласки.
Элинор любила его таким, какой он есть. Она чувствовала, что эта любовь не отпустит ее, несмотря на препятствия.
Лизетт была одним из таких препятствий, а Гидеон — вторым.
Сняв туфельки, Элинор принялась освобождаться от своих широченных нижних юбок на каркасе. Потом, запутавшись в шнуровке корсета, оставила в покое платье и, стянув чулки, забралась в постель, точнее, улеглась прямо на Леопольда. Всхрапнув, он перевернул ее на спину. Она поняла, что он не спит, когда пристально разглядывала его и во время раздевания.
— Я, случайно, не приснилась тебе нагишом и стыдливо прикрывающейся голубым фартучком? — спросила она. — Действительность намного прозаичнее, я не смогла распустить шнуровку.
Он поцеловал ее в шею.
— Во сне я видел тебя без фартучка. Выше руки, Элинор, — потребовал он, пытаясь стянуть с нее пышное платье, но ему мешал корсет.
— Оставь его, — сказала Элинор. — Лучше избавься от своих панталон и приготовь «французское письмо».
— Я не должен сейчас целовать тебя, и все остальное тоже, — вдруг сказал он с видом раскаявшегося грешника.
— Должен. Я решила не выходить за Гидеона.
Он с удивлением посмотрел на нее и медлил, несмотря на свою полную боевую готовность. Элинор разочарованно вздохнула:
— Выходит, ты все же всерьез намерен жениться на Лизетт. — Она закрыла его рот ладонью, чтобы он не помешал ей выговориться, и продолжила, невзирая на его покусывания: — Я уважаю, твое решение и не собираюсь насильно женить тебя на себе.
На самом деле она сильно желала, чтобы он женился на ней. Он был ей необходим, но она не умела просить.
Он все же отбросил ее руку со своего рта, но замер на полуслове, напуганный ее грозным видом.
— Посмей только сказать что-нибудь сейчас, и я уйду отсюда и от тебя. Навсегда! — произнесла она.
— Но это твоя комната! — не выдержал он.
Ее накрывала мощная волна желания, но она быстро опомнилась.
— Я не собираюсь женить тебя на себе! — повторила она.
— Почему нет?
Оказывается, подобного рода настойчивость не являлась преступлением в его глазах.
— Не хочу душить твои благородные порывы, — сказала она. — Ты решил, что Лизетт будет лучшей матерью твоим детям, чем я.
— Я только...
— Я все понимаю, — сказала она, нежно целуя его. — И мне от этого легче. У меня нет детей, и я хочу выйти замуж по любви. За того, кому будет не важно, какая я будущая мать, который примет меня без всяких оговорок и условий.
Помолчав, она продолжила:
— Я больше не люблю Гидеона и поэтому не выйду за него.
Лео все еще медлил.
— Ты слишком спокойно относишься к тому, что я хочу жениться на Лизетт, — произнес он. — А я жажду убить Эстли всякий раз, когда вижу его, когда он пялится на тебя.
— Это все твоя мужская агрессия, — вздохнула Элинор, поглаживая его по щеке. — Не пора ли заняться любовью, мой британский лев? Завтра утром мы с матерью и сестрой покинем этот дом.
Пристально глянув на нее, Лео отстранился.
— В чем дело, Леопольд? — спросила Элинор, окинув себя взглядом. Ее голубая парча была задрана до талии, раздвинутые голые ноги подрагивали.
Но Лео встал и пошел прочь от постели, запустив пальцы в волосы, и не то рвал их, не то причесывал.
Опустив подол, Элинор сдвинулась на край постели.
— Я не хочу заниматься этим, зная, что это в последний раз, — произнес он.
Элинор не знала, что сказать. Она сознательно готовила его к выбору. Он должен был сказать, что предпочитает ее Лизетт. Но он этого не говорил.
— Я все поняла, — грустно произнесла Элинор.
— Тебе это было известно и раньше, Элинор. Лизетт с ее непредвзятым отношением к внебрачным детям просто находка для меня. Они никогда не будут чувствовать себя униженными с ней. По крайней мере, в стенах моего дома. Она занимается с ними, учит их. Девочки уже успели ее полюбить... — Он снова отвернулся.
Элинор молчала, потом, наконец, сказала:
— Я не собираюсь рассуждать о своей любви к детям и выпячивать свой материнский инстинкт. Как я постелила себе эту постель, так мне и придется в ней спать.
Ей придется спать одной. Она чувствовала роковую неотвратимость этой новой разлуки. Незачем было грешить до свадьбы. До тошноты знакомая ситуация. Пора бы уже поумнеть, подумала она. Если бы этот упрямый, за пугавшийся в своих представлениях герцог был с ней, она была бы счастлива.
Он продолжал оставаться нагим, поглядывая на погасший огонь в камине. Она хотела бы вобрать в себя, его всего, со всеми его мыслями. Она хотела, чтобы эти мускулистые плечи, ноги и ягодицы всегда принадлежали ей, она любовалась бы его смуглой кожей, освещенной солнцем, и иссиня-черными волосами...
В этот момент дверь распахнулась...
Это случилось так быстро, что Леопольд долго испытывал шок, вспоминая. Он был погружен в свои терзания, ему казалось, что сердце его раскалывается надвое. И вдруг раздается оглушительный треск, дверь распахивается, и герцог Эстли собственной персоной возникает на пороге.
— Вы ведь не желаете, чтобы это стало известно всем? — спросил Вильерс, потянувшись за своими панталонами. — Именно поэтому проходите к нашему потухшему очагу и прикройте как следует дверь.
— Я требую сатисфакции! — заорал Эстли. — Немедленно!
— Вы с ума сошли, — сказал Вильерс. — Вы же первый противник дуэлей в королевстве.
Эстли потянулся к его горлу, вынудив Вильерса отшвырнуть его в дальний конец комнаты, как тряпичную куклу. Нападавший ощутил себя посмешищем.