– Откуда вам знать? – с каменным лицом спросила Имоджин. – Если я не ошибаюсь, вы виделись с папой всего один раз.
Стиснув зубы, Рейф посмотрел на Мейна, который пытался убрать от себя волосы Имоджин, лезшие ему в рот.
– Позаботься о ней, – предупредил он.
– Я… – вымолвил Мейн. Но Рейф был таков.
Голова Имоджин упала на плечо Мейна.
– Ну и наломали же вы дров, – сказал он, снова отпихнув ее волосы от своего лица.
Теперь, когда возбуждение начало сходить на нет, Имоджин почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.
– Я не хотела… я…
– О Боже, – вздохнул Мейн, порывшись в кармане. – Держите. – Он протянул ей большой носовой платок.
– Простите, – прорыдала Имоджин.
Мейн устроил ее поудобнее на своих коленях. Ее накрыла с головой самая настоящая буря, но каждому английскому джентльмену понятно, что всякая буря в конце концов проходит. Он принялся думать о своих конюшнях. Приближались скачки в Аскоте, а подготовиться заранее никогда не помешает.
Подходила к концу первая неделя их путешествия, когда Эван придумал игру. Ему было мало десяти поцелуев. И Аннабел было мало десяти поцелуев. По какой-то непонятной причине от поцелуев Эвана она становилась ненасытной до такой степени, что, сидя в карете, часами украдкой поглядывала на него единственно для того, чтобы обнаружить, что он смотрит на нее в ответ и выражение его глаз…
Было еще только два часа пополудни, время обеда, а они уже истратили все десять поцелуев, начав прямо утром, когда Эван сорвал поцелуй, перегнувшись через разделявшую их подушку-валик, нарушив им же самим установленное правило не целоваться в спальне.
– Мы просто остановимся в следующей деревне и попросим священника обвенчать нас, – сказал он.
Но Аннабел воспротивилась этому намерению.
– Нет, – сказала она, покачав головой. – Я не хочу. Мне хочется, чтобы нас обвенчал этот твой отец Армальяк. – Они коротали время – по крайней мере когда Эван не скакал верхом снаружи кареты – за разговором, и Аннабел проникалась все большим интересом к этому серьезному, мягкосердечному монаху, которого Эван описывал так, словно тот был ему кем-то вроде отца. – Кроме того, мы доберемся до деревни только вечером, разве ты не помнишь? Мы пообедаем на свежем воздухе.
Мак обо всем позаботился. Он погрузил огромные корзины в ехавшие впереди них кареты, пообещав, что к их прибытию все будет готово. Жизнь с Маком, находила Аннабел, была весьма приятной штукой.
– Пикник, – простонал Эван. – И никаких…
– Ни одного, – твердо сказала Аннабел. Она не могла с уверенностью сказать, почему ей так нравится эта игра в поцелуи. Было огромное наслаждение в том, как они могли и не могли касаться друг друга, как она могла говорить ему «нет» – снова и снова, – а потом наконец позволить ему стиснуть ее в своих объятиях. Единственная проблема состояла в том, что они испытывали некоторые затруднения с определением конца поцелуя. В понимании Эвана один поцелуй занимал по меньшей мере полчаса. «Я шотландец, – не уставал говорить он ей. – По всей вероятности, ты привыкла к англичанам, а эти представители человеческого рода, как известно, все делают второпях».
Она была не вполне уверена, что он имел в виду, но не стала спрашивать. Очевидно, в спальне спешка была нежелательна.
Карета уже останавливалась на обед, когда Эвану пришла в голову мысль.
– Цель сего путешествия – лучше узнать друг друга, – сказал он с озорной усмешкой в глазах. – Поэтому я предлагаю, чтобы мы сделали более согласованное усилие в этом направлении.
– Разумеется, – согласилась она.
– Мы будем задавать друг другу вопросы.
– Но мы и так это делаем, – возразила она.
– Каверзные вопросы. И каждый вопрос, на который дается правдивый и искренний ответ, положа руку вот сюда, – он положил руку на сердце, – заслуживает поцелуя.
– Значит, если я отвечу на вопрос неискренне, то не получу поцелуя? – спросила она.
– Нет. Но тебе тоже придется задавать вопросы.
– А кто будет решать, был ли ответ искренним или нет?
– Тот, кто его дал, разумеется. Я начну. Итак, мисс Аннабел Эссекс, вообразите, что вы стоите перед самим всемогущим ангелом, отмечающим добрые дела и грехи. Каков твой самый ужасный грех?
– У меня их нет, – легкомысленно ответила она.
Лакей распахнул дверцу, и Эван, протянув Аннабел руку, помог ей выбраться из кареты.
– А ты была честна? – спросил он, когда она твердо встала на ноги на краю очаровательного лужка.
– Нет, – сказала она. – О, Эван, разве это не прелесть? Мак уже стоял перед ними, кланяясь и сжимая в руке пачку бумаг.
– Лорд Ардмор, я приготовил все для вашего пикника на полянке прямо вон за теми деревьями, если вы и ее сиятельство не имеете ничего против того, чтобы пройтись через луг. Там довольно сухо.
– Мак, какая прелесть! – воскликнула Аннабел, одарив его сияющей улыбкой.
– А ты сам и слуги? – поинтересовался Эван.
Мак кивком указал через дорогу в совершенно противоположную сторону. Аннабел увидела грубый стол, разложенный на солнцепеке, а рядом – нечто похожее на бочонок с элем.
– Поскольку нам предстоит долгая дорога, прежде чем мы доберемся до Уитемской общины, я подумал, что было бы неплохо расположиться здесь со всеми удобствами и, быть может, устроить послеобеденный отдых, прежде чем снова тронуться в путь. Мы сможем поужинать только в десять, а может, и того позже.
Лицо Эвана медленно расплылось в улыбке.
– Мак, напомни мне, чтобы я увеличил тебе жалованье, – молвил он. После чего протянул руку Аннабел.
Для начала мая стояла чрезвычайно чудесная погода. Небо было насыщенного бледно-голубого цвета. На небосводе парило всего несколько облачков. Сам луг был усеян цветами, головки которых яркими пятнышками выделялись на фоне травы. Они пересекли луг и вошли в ольховую рощицу, отделявшую луг от маленькой полянки. Под ольхами росли колокольчики – синие и голубые цветы, свесившие свои маленькие головки, словно пряча красоту своих цветков.
– О, взгляни! – вскричала Аннабел, опустившись на колени и срывая колокольчики. – Их так много! Я никогда не видела так много!
Эван присел на корточки рядом с ней.
– Они почти такого же цвета, как твои глаза, – сказал он, поднеся цветок к ее щеке. – Нет, не совсем. У тебя необычайные глаза, тебе это известно?
Она подавила улыбку, но та, трепеща, повисла в воздухе между ними.
– Льстец, – сурово молвила она. – Я спрошу у тебя, каков твой самый ужасный грех, и тогда сама смогу рассудить, правдив ли твой ответ.