— Что? — встрепенулся подмастерье, но я лишь раздраженно зыркнул на него.
Донор.
Одно слово снимает добрую половину вопросов, занимавших меня все последние ночи.
Почему я не подумал об этом сразу? Главная проблема с кровью для приготовления некры заключается в воздействии на нее четырех серебряных Скрижалей запрета. Зачарованные кусочки металла изменяют вампирскую сущность: урезонивают жажду человеческой крови и подавляют отдельные умения. В случае с вампирским елеем больше всего должна досаждать третья Скрижаль, налагающая запрет на создание себе подобных существ, а также культивацию вурдалаков. Суть некры заключается в наделении смертного частичкой сущности носферату, а третья Скрижаль блокирует эту возможность. Она вытравливает ее из мертвой вампирской крови и, следовательно, лишает тех качеств, которые и делают некру некрой.
Я считал, что превозмочь эту проблему моему «союзу негоциантов» помог алхимик-зельевар высочайшего уровня. Но мастер Эймар Гамон таковой квалификацией отнюдь не обладал. Значит, Варра и его компаньоны пошли иным путем — более простым, пусть и более опасным.
Перед глазами, точно наяву, всплыла сцена на погосте. Распростертый на земле Ренегат, его искаженная, перепачканная землей физиономия, по-паучьи растопыренные лапы и узкая, тощая грудь, наводящая на мысль о птичьей клетке, невесть зачем обтянутой кожей. Следов, оставленных Скрижалями, на этой груди не было.
Варра и Гамон нашли для своих целей чистого донора.
Вампира, не проходившего легализацию.
Кровь и пепел… Разгоняя мысли, я начал ходить взад и вперед мимо пепелища, немало смущая вконец продрогшего подмастерья. Бедолага дышал на закоченевшие руки и выразительно поглядывал в мою сторону, но я не торопился его отпускать.
Верная догадка была уже совсем рядом. Думай, Сет, здесь кулаки не помогут, шевели мозгами…
В основе любого преступления лежит мотив.
Единственный мотив, который знал Ренегат, мотив, который побуждал его убивать смертных направо и налево, нападая на них без всякого разбора, — голод. Все вампиры перманентно голодны, но отступника гнало иное чувство, более сильное и требовательное. Он как безумный лакал кровь, но никак не мог насытиться. Тело чудовища требовало больше пищи, чем могло принять в себя. Могли ли спровоцировать такой голод регулярные кровопускания, необходимые для приготовления некры?
Почему нет?
Одержимость Ренегата питанием стала расти так стремительно, что напугала его компаньонов (или хозяев). Возможно, они даже попытались от него избавиться — и не преуспели. Вот тогда-то мой тощий приятель набросился на партнеров по бизнесу и высосал как минимум двоих из них. Так появился кровожор, о котором обмолвился Реджис ап Бейкон.
Пожиратель других вампиров, существо, одержимое только одним — насыщением бездонной утробы.
Что же до Древней крови… что ж, с безумца станется тушить пожар лампадным маслом. И я даже знаю, где и как он ее распробовал впервые, до того как вцепился в горло Эдварду-Пустышке. Сунув руку в карман, я нащупал кладбищенскую находку — маленький костяной кружок с выгравированным на нем изображением обнаженной женской фигурки.
Да, все сходится.
Ренегат был донором для производства чистой, высококачественной некры, которым заведовал Патрик Варра. Судя по размаху Душистых Ручек, тщедушный вампир сдавал кровь, как корова сдает молоко — регулярно и помногу. Чтобы восстановиться, небось, с утроенной энергией жрал кроликов да крыс, а затем снова и снова отворял жилы для надобностей Варры, Гамона и их компаньонов.
Тело носферату пыталось адаптироваться к предъявляемым к нему требованиям: вырабатывало все больше крови за меньшее время, требуя взамен все больше пищи. Голод, способный высвободить в вампире зверя, неукротимо нарастал, и не было Скрижалей, которые могли бы сдержать его.
В какой-то момент оковы разума рухнули.
Донор превратился в потребителя.
Черт! Поспей я в Аптечный переулок на сутки раньше — мог бы застать мастера Гамона живым и расспросить относительно происхождения Ренегата. Не знаю почему, но исподволь я чувствовал уверенность, что это позволило бы мне найти ответ на главный вопрос: где и как прижучить мертвого живчика?
Увы, теперь лавка и ее хозяин — отработанный след. Даже если у Эймара Гамона не имелось посмертной страховки, гарантирующей расторжение всякой связи души с бренными останками, все одно уже ничего не поделаешь. Огонь сделал свое дело.
В голове щелкнуло: Калешти.
Отправляя меня сюда, Кхандир Калешти, этот серый кардинал Ночных ангелов, наверняка знал, что партнеры его недавнего соратника замели следы. Мерзавец ничем не рисковал: всякое упоминание контактов гильдии с изготовителями некры уничтожено. А если я вдруг что-то замечу или смекну, это будет только мой успех. Никто не посмеет кинуть камень в сторону Калешти, «указательного» Пальца гильдии Ночных ангелов.
Я почувствовал, как кровь вскипает в венах, и заскрежетал зубами, нагнав немало страха на подмастерье. Эта смертная бородавчатая жаба смела издеваться надо мной!
Но с какой целью? Посмеяться, невзирая на последствия? Выиграть время? Или Калешти в самом деле рассчитывал, что я сумею самостоятельно найти здесь зацепку, ведущую к партнерам Варры, и оставлю его с сотоварищами в покое?
Я прекратил расхаживать взад-вперед и остановился, раздраженно глядя на обугленные балки. Где тут искать? Как искать?
Начать опрашивать обитателей переулка, кулаками и посулами выбивая из них правду по поводу того, с кем общался Гамон? Сомневаюсь, что это даст какой-то эффект. Производство некры слишком опасное дело, едва ли мои «негоцианты» не уделяли должного внимания обеспечению конфиденциальности. Однако ничего другого, кажется, не оставалось.
— Я могу уйти, милорд? — робко напомнил о себе рыжий подмастерье, — А то, значит, холодно, я уж до самых костей промерз.
Для достоверности он заклацал зубами.
— Ответь прежде еще на один вопрос. Тебе случалось видеть, как к мастеру Гамону приходили ночные визитеры? — наудачу спросил я.
Рыжий вздрогнул:
— Это же Аптечный переулок, лорд Выродок. Здесь те, кто проявляет интерес к чужим делам, могут, значит, запросто в чан с варевом свалиться. Случайно. Или что похуже. А я думаю еще вырасти, выучиться, самому магистром стать.
Я кивнул и бросил ему еще одну золотую монету.
Рыжий ловко поймал блеснувший желтым кругляшок и вытаращил глаза — одновременно изумленно и недоверчиво. Одна уранийская марка — это три золотых или девяносто серебряных флоринов: вдвое больше, чем он мог заработать за месяц, отмывая пробирки и работая ступкой. Я только махнул рукой — парень того стоил. Толковый подмастерье оказался здесь как нельзя кстати. От него я узнал гораздо больше, нежели от остатков лавки, к которой отправил меня Калешти.