«А с Некрасом как? – хотел возразить Олята. – У него до тебя вдова была!» Хорошо, что вовремя прикусил язык. Не стоило поминать. Вдова у Некраса была пригожей, сотник мог и жениться на ней, не погуби Улыбу лазутчик Великого. А кем была в ту пору Оляна? Сопливой девкой, стиравшей Некрасу порты. Иван ее в ложницу не тащил, сама влезла. Что неудивительно: к такому-то…
– Подумай! – велела сестра, отправляясь по своим делам.
И вот теперь, лежа на лавке, Олята этим и занимался. Дума выходила горькая. Лях не отдаст Дануту вчерашнему смерду. Да и сама дева к нему не расположена: вместо того чтоб выйти, послала холопа. А все потому, что он негожий. Разглядывая себя в ковше при умывании (зеркало стоило дорого, да и зачем оно уноше?), Олята видел продолговатое, скуластое лицо с крупным носом и тонкими губами. Ликом он пошел в отца, это Оляна – в мать, хотя лучше б наоборот. Хотя нет. Если б наоборот, Иван на сестре не женился бы. Сестра у него красавица. Как бы то ни было, о Дануте следовало забыть. Чего Оляте никак не хотелось, а найти выход из ситуации он не мог.
За этими размышлениями и застала его Оляна. Почувствовав настроение брата, присела на лавку и погладила Оляту по голове. Тот, растаяв, рассказал все – за язык не пришлось тянуть.
– Дурачок! – вздохнула сестра, когда Олята умолк. – Неужто ждал, что Данута сама на шею кинется? Так она же не сенная девка, что сама к тебе липнет. Ей ведать хочется, что у тебя к ней? На самом деле люба или нет? Снова приедешь, выйдет.
– Нет! – возразил Олята. – Я ей не по нраву. Негожий.
– Ты? – засмеялась Оляна. – Да девки в Звенигороде по тебе млеют! Высокий, статный, ликом как с иконы. А уж как вырядишься…
Олята недоверчиво засопел.
– Так! – подтвердила Оляна. – Пригожий у меня брат!
– Краше Некраса? – хмыкнул Олята.
– Краше его нет! – отрезала сестра. – Но ты не хуже! Так чтоб завтра же – к ней!
– А лях?
– Ты, главное, с Данутой сговорись! – улыбнулась Оляна. – Остальное не твоя забота.
Олята послушался и на следующий день прискакал к подворью посла. Пустив Дара шагом, он слонялся вдоль тына, поглядывая на окна. Данута не показывалась. Правда, и давешний холоп не вышел – то ли счел ненужным, то ли отлучился куда. Утешало это мало. Олята измучился, проглядев все глаза, клял себя, что послушал сестру, но развернуться и уехать не мог. Собравшись наконец с духом, он прибрал поводья, и тут дверь в дом растворилась. На крыльце явилась Данута. Олята ощутил, как екнуло сердце, и приник к тыну.
Дева не глянула в его сторону. Спустившись во двор, стала возиться с кустами, трогая цветы и нюхая распустившиеся бутоны. Делала она это неспешно, то и дело поворачиваясь к уноше то правым, то левым боком. В его сторону, однако, по-прежнему не смотрела. Олята замер, любуясь стройным станом возлюбленной. Так продолжалось довольно долго. Насытившись видом девичьей фигуры, Олята пожелал увидеть ее лицо и негромко окликнул:
– Дануся!
Дева замерла и медленно повернулась. Олята с восторгом увидел милое личико. Нижняя губка Дануты была прикушена, и уноша понял: та с трудом сдерживает улыбку. Он догадался, что Данута заметила его давно, но ждала, наблюдая из окна. Вышла, когда он собрался уехать. Но все равно не показала, что к нему. Возилась с цветами, ожидая, пока он окликнет. А он медлил…
– Дануся! – повторил Олята. – Ладушка! Подойди!
Дева оглянулась на окна, поколебалась, но приблизилась.
– Меня Олятой зовут! – поспешил уноша. – Я…
– Сотник князя Ивана! – прервала Данута. – Ведаю!
«Откуда?» – удивился Олята, но сообразил: Данута о нем справлялась. Значит, не один он томился. От этой мысли в груди Оляты стало тепло.
– Зачем ты здесь? – продолжила Данута, глянув на гостя. – Чего надобно?
– Тебя! – признался Олята. – Иссох весь! День и ночь о тебе думаю!
– Неужто? – усмехнулась Данута. – Раз увидел и присох?
– Так! – подтвердил Олята.
– Мало девок в Звенигороде?
– Таких, как ты, нет!
– Ой ли? – сощурилась Данута. – Мне другое молвили. Дескать, любят девки сотника, да и он – их!
– Лжа! – обиделся Олята. – Нет у меня никого! И не было. Ты одна в моем сердце. Оно кровью обливается, когда не вижу тебя!
Данута потупилась. Как показалось Оляте, весьма довольная. Несколько мгновений оба молчали.
– Чем же глянулась? – поинтересовалась Данута, подымая глаза. В них прыгали чертики. – Чем сердце сотника ранила?
– Всем! – выдохнул Олята. – Ликом, станом, голосом. А поешь как! Душу щемит!
– Правда? – обрадовалась Данута.
– Вот тебе крест! – Олята размашисто перекрестился. – Век бы слушал!
– Так что мешает?
– Он! – Олята похлопал по тыну. – Как пес неприкаянный за ним брожу. Сил больше нет! Пойдешь за меня?
– Это батьке решать! – прищурилась Данута.
– А сама как? – не отстал Олята. – По сердцу ли?
– У него и спрошу! – хмыкнула Данута и побежала к дому. Легко, как будто несомая ветром. Олята провожал ее жадным взглядом. Взлетев на крыльцо, Данута внезапно обернулась и помахала уноше ручкой.
– Жди меня с даром! – крикнул Олята. – Скоро!
И вот теперь с подарком за пазухой Олята приближался к знакомому дому. Поначалу он хотел постучать в ворота, но, подумав, не решился. Выйдет давешний холоп и прогонит. Проехав взад-вперед мимо тына (Дануся должна заметить), Олята набросил повод на кол и сиганул через тын. Оказавшись во дворе, осмотрелся. Самым подходящим укрытием виделись цветы, Дануся первым делом идет к ним. Олята пересек двор и притаился за кустом. Присев на корточки, стал ждать. Мысленно он видел, как выходит Дануся, он встает и протягивает ей подарок. Та берет, разворачивает… Что будет дальше, Олята представить не мог. Или же она ахнет, покраснев от радости, или же брезгливо сморщится и вернет дар. Угадал ли? Золотые серьги с лалами – княжеский подарок, но Данута – дочка посла. Может, следовало спросить, чего хочет? Вдруг не серьги, а бусы? Или поясок с золотыми бляхами? Дальше фантазия Оляты не простиралась. Спросить, конечно, было бы разумно, но радости в таком подарке мало. Хорошо, когда он нежданный…
Занятый мыслями, Олята не услыхал шагов, раздавшихся обочь, и, когда на него свалилось тяжелая туша, вывернуться не успел. Попытался, но почувствовал у горла холодное лезвие.
– Лежи смирно, тать! – прохрипели сверху. – Зарежу!..
* * *
Пришел в себя Олята в доме. Помятый, в испачканной рубахе, он стоял посреди горницы, а напротив, за столом, сидел незнакомый муж с длинными усами. Концы усов свешивались ниже подбородка. Усы были тронуты сединой, как и голова мужа. Грузный, с заметным брюшком, он смотрел на Оляту хмуро. «Посол!» – догадался сотник и попытался вытащить руки из ременных пут. Те не поддались.