— И ты пришёл ко мне просить совета? Ты, владыка Асгарда, принёсший самого себя себе в жертву?
— Именно к тебе, мудрый Мимир. В прорицании вёльвы я должен буду спросить совета у твоей отсечённой головы перед самой битвой Рагнарёка.
Ётун только ухмыльнулся.
— Советоваться с моей отсечённой головой… Неплохо. Но пока что она ещё крепко сидит у меня на плечах. А ты, бог Один, — великан вдруг наклонился к самому лицу Отца Дружин, — видать, совсем разуверился в себе. Забыл, почему ты бог.
— Говоришь загадками, мудрый Мимир.
— Это мне наиболее свойственно, бог Один. Что бы ты ни решил, это окажется правильным, потому что именно боги отделяют верное от неверного. К чему ты устремишься, то и станет единственно справедливым.
— Играешь словами, ётун, — Старый Хрофт не смог подавить гнева. — Играешь словами, а семеро приближаются. И я обязан…
— Ты обязан прежде всего остаться богом, владыка Асгарда. Слушать мир и следовать его слову. Ты дважды пронзал себя Гунгниром, дважды висел на ветвях священного дерева, а теперь удивляешься, что второй раз не получил полного знания? Бог Один, жертву можно свершить только один раз. Ты уже приносил себя в жертву самому себе. Думаешь, такое можно повторять снова и снова? Что врата мудрости открывают пережитые страдания, мучения плоти? Что мог, ты сделал, бог Один. Этим путём ты прошёл уже до самого конца. Дальше ничего нет.
— Опять красивые слова, Мимир, — поморщился Старый Хрофт. — Я пришёл к тебе с горькими вестями. Ты хранишь мудрость Митгарда и Ётунхейма, Муспеля и Свартальфахейма. Ты сберегаешь источник. А подумал ли ты, что случится с тобою самим? Ты жив уже бессчётные века, смерть не властна над тобой — а думал ли ты о том, что эта бесконечная жизнь может и оборваться, если новым владыкам Хьёрварда не покажется твоя наружность?
— Знание — не предмет божественной власти, Отец Дружин. Никакие боги, чудовища, сущности не в силах ничего сделать с этим источником. Не ими строено, не им и разрушать. Силёнок не хватит. Ни у тебя, не в обиду тебе будь сказано, бог Один, и ни у кого другого, кто бы ни властвовал в Митгарде или Хьёрварде. Явись сюда Сурт, повелитель Муспелля, и он бы не преуспел. Я никого не боюсь, бог Один. Моё бытие во власти совершенно иной силы, поистине великой, по сравнению с которой вся ваша драка за власть — лишь смешная и наивная игра. Игра, тем не менее, забавляющая моего повелителя.
— Ты стал болтлив с годами, словно женщина, мудрый Мимир, — Один поднялся с жёсткого корня. — Когда-то я пришёл к тебе, оставив на дне источника свой собственный глаз, и ни мига не пожалел о свершённом обмене. Тогда ты был молчалив и недобр. Сейчас уста твои извергают потоки слов, но среди них ни одного нужного. Я жалею, что пришёл сюда, мудрый Мимир. Прощай.
— Я сказал тебе все нужные слова, бог Один. Если ты не понял их, то в этом я не виновен. Владыке Асгарда не растолковывают простейшее, словно неразумному дитяти. Я оскорбил бы тебя подобным.
— В сражениях и на войне слова — твоё оружие. Они должны разить, а не слагаться в причудливые узоры.
— Ты прав, — вдруг согласился ётун. — Оружие должно разить. И слова мои способны именно разить, хотя ты этого и не увидел. А что касается узоров… острие клинка не испортит резьба на рукояти.
— Рукояти лучше бы оставаться простой и обтянутой доброю кожей, чтобы не скользила рука. Есть ли там узор, нет ли — воину, погибшему, потому что шип раны вывернулся из ладоней, всё равно. Впрочем, мы опять ударились в игру слов, достойный хозяин. Я возвращаюсь в Асгард.
— Лёгкой дороги тебе и Слейпниру, — усмехнулся великан.
(Комментарий Хедина: Мимир. Мимир, каким я его помню. Что ж, за все прошедшие годы [тысячелетия по счёту Хьёрварда] он изменился мало, я бы даже сказал — совсем не изменился. Пожалуй, со временем характер у него даже слегка улучшился. Во всяком случае, окажись на месте Старого Хрофта, к примеру, мой названый брат Ракот — то не миновать бы хорошей потасовки. Чем больше я читаю книгу Одина — тем больше вижу прямую связь с нынешними временами и теми, что, боюсь, неизбежно настанут. Не знаю, как сложилась судьба Гулльвейг, но, полагаю, ничего хорошего Древним Богам от неё не было.)
Советы мои,
Лоддфафнир, слушай,
на пользу их примешь,
коль ты их поймёшь:
с чародейкой не спи,
пусть она не сжимает
в объятьях тебя.
Расставшись с Мимиром, Один летел обратно, мало что замечая по сторонам. Старого Хрофта душил гнев. Проклятый хитрец! Болтал, болтал, да так ничего и не выболтал. Ничего не сказал ни по доброй воле, ни без оной. С чем пожаловал, с тем и домой пришлось отправиться.
Нет, одну вещь не в меру разговорчивый великан поведал правильно. Он, Один, обязан был это провидеть сам, а так… Да, нельзя дважды принести себя в жертву. Пронзённый копьём и повешенный на дереве должен умереть медленно и мучительно, если только он не бог Один.
Выхода нет, мрачно сказал он себе. Тебе предстоит показать всем, что ты — истинный бог, нет, не «отыскав» выход, а прорубив себе дорогу, если надо — то и через каменную стену.
На равнинах Иды сейчас наступает рассвет. Луна покидает небеса, уступая место дневному светилу. Свернулся огромным серебристым клубком Лунный Зверь, неведомый первомаг, у которого учатся — или учились — самые первые шаманы людей и гоблинов, когда их дикие племена, больше похожие на звериные стаи, бродили по обширным равнинам Хьёрварда.
Старый Хрофт возвращается домой. Ему предстоит созвать в Валгаллу всех, кто сможет встать рядом с его сородичами; но не только.
Он потерпел неудачу с привычным и знакомым. Не поведали нужное руны; пронзённая Гунгниром грудь тоже не дала исчерпывающего ответа. Отделался пустыми словами Мимир. Так ли важно теперь, мог или не мог вторично принести себя в жертву самому себе Один? Заветное знание не обретено, и это единственное, что имеет значение.
С каждым мгновением гнев кипел всё сильнее и сильнее. Против него все и всё. Что ж, когда привычное и «правильное» подвело, само время обратиться к «неправильному».
Старый Хрофт резко натянул поводья. Нет, он не станет возвращаться в Асгард, не сможет смотреть в глаза семье асов. Он отправится к Лаувейе, и доведёт начатый над льдами разговор до конца.
Вот и знакомые льды, покрывшие холодное северное море, вот и заснеженные горы, скрытые вечноклубящимися тучами. Снег сеет и сеет над Ётунхеймом, словно здесь никогда не бывает лета. Но инеистым великанам он милее тепла и солнца.
Распахнуты чёрные утробы вулканов, дышит жаром подземный огонь. Дым смешивается с густыми облаками, серыми, словно плащ нищего. Один направляет бег восьминогого жеребца, с ходу бросая его вниз. Где искать мать Локи, он знает точно.