О смерти Элси в «Лорел Коттедж» ничего не говорили. Ни слова. Даже с условием ни с кем не обсуждать эту тему, как поступила мать Энн. Скрытность была важной составляющей семейной культуры Лонгли, даже когда для этого не существовало реальных причин. Информацию не передавали, новостей не сообщали. Считалось, что ты или уже знаешь, или не желаешь знать. Мне часто казалось, что Вера и Иден заводят секреты просто ради самих секретов, чтобы получать удовольствие от приглушенного голоса, взгляда украдкой и перешептывания с прикрытым ладонью ртом. Наверное, после смерти Элси в доме шептались больше, чем обычно, и чаще закрывали дверь у меня перед носом со словами: «Минутку, Фейт». Совершенно очевидно, что не знать они не могли — либо им рассказала миссис Моррелл, либо они прочли о происшествии в местной газете. Кроме того, вся деревня была взбудоражена. Смерть Элси стала самой обсуждаемой новостью, вытеснив случайную бомбу — последнюю из сброшенных подбитым «Дорнье», [31] — которая упала в поле около Бьюреса и убила корову. Вера с Иден знали; также им были известны результаты следствия, выявившего причину самоубийства Элси. И снова мне об этом рассказала Энн — правда, она так и не выяснила, верной ли оказалась догадка ее матери. Зимой мы очень много обсуждали Элси, путаясь в бесконечных «почему» и «зачем», пытаясь понять душевное состояние девушки.
Тем временем немецкая авиация разрушала Лондон. И не только Лондон — Ковентри, Бристоль, Бирмингем. В Сити бушевали сильнейшие пожары, а от ночных налетов почти не было защиты. Страх вторжения, очевидно, все еще не ослабевал. О романах Джейн Остин говорят, что в них дается удивительно точная картина общественной жизни того времени, но в то же время писательница предпочла полностью проигнорировать войну, которую Британия вела на протяжении почти всей ее жизни, ни разу не упомянув о Трафальгарском сражении или битве при Ватерлоо. Мы с Энн могли это понять. Война нас не коснулась. Мы ею не интересовались, и она никак не влияла на нашу жизнь, далекая и неслышная. При желании о войне можно было ничего не знать, если не заходить в комнату с радиоприемником. Торпедирование итальянских судов британской авиацией в заливе Таранто, ситуация в Восточной Африке, немецкое вторжение в Румынию — все это бледнело перед притягательностью истории о помолвке и печальном конце Элси.
Сегодня это может показаться странным, но тогда, в двенадцатилетнем возрасте, я не знала ни одной незамужней женщины с ребенком. Брак считался необходимым условием для появления малыша. Мы с Энн хоть и были озадачены чувствами, которые присутствовали в этой истории, но прекрасно понимали, какой это позор в Англии 1940 года, когда одинокая девушка рожает ребенка.
— Она не могла иметь ребенка, правда? — сказала Энн. — Ты же понимаешь.
Я понимала. Что бы она с ним делала? Невозможно было представить незамужнюю Элси, толкающую перед собой коляску по улице деревни. Вне всякого сомнения, мистер Моррелл отказался бы крестить младенца или был бы вынужден совершить обряд втайне.
— Зачем она это сделала? — спросила я.
Под «этим» я имела в виду половые отношения, которые привели к беременности. Энни не могла объяснить. Фактическую сторону секса мы представляли более или менее точно, но ничего не знали о чувствах и почти не догадывались, что они тут тоже присутствуют. Мы считали, что сексом начинают заниматься из любопытства, чтобы понять, что это такое. Личность партнера казалась нам неважной, и мы ничего не знали о существовании желания. Поэтому поведение Элси ставило нас в тупик: мы понимали, что человек может желать «этого» — и даже признались друг другу, что хотели бы по крайней мере раз в жизни попробовать «это», — но для нас оставалось загадкой, как можно предпринимать такой ответственный шаг без должной подготовки и мер, предотвращающих зачатие.
Колодцем больше никогда не пользовались. Не знаю, откуда фермер брал питьевую воду, но в 1941 году подключиться к водопроводу было невозможно. Наверное, где-то поблизости имелся насос. Мы с Энн протискивались сквозь живую изгородь и забирались на территорию фермы, чтобы заглянуть в глубокую зеленую дыру. Стыдно признаться, но на некоторое время игра в Элси вытеснила игру в Марию Стюарт, и мы представляли, как Элси идет по дороге, видит колодец и прыгает в него. Эту сцену мы разыгрывали в саду Энн, и роль колодца исполняла яма, некогда служившая погребом.
Дождливым утром на собрании в школе, когда обычно поют «Летнее солнце сияет», этот гимн заменили более подходящим, изъяв из нашего репертуара куплет, который нам так нравился. Хотя в январе 1941 года строки:
Лондон в огне, Лондон в огне.
Вызывайте пожарных, вызывайте пожарных.
Пожар, пожар. Пожар, пожар.
Лейте воду, лейте воду… —
выглядели бы дурным вкусом.
Я уезжала домой только на Рождество и вернулась в «Лорел Коттедж» к началу нового семестра. В нашем пригороде после отбоя воздушной тревоги дети выбегали на улицы и собирали осколки зенитных снарядов. У меня была превосходная коллекция, которую я продемонстрировала Энн. На Рождество в отпуск приехал мой дядя Джеральд, Фрэнсису исполнилось четырнадцать, а Иден, к всеобщему изумлению, объявила о намерении записаться в женскую вспомогательную службу военно-морских сил. Вера более или менее примирилась с этим и к моему возвращению уже излучала оптимизм. Или делала вид.
— Разумеется, это лучшая из женских вспомогательных служб, — заявила она. — Всем известно, что хуже всего транспортная служба, затем идет женская вспомогательная служба ВВС, а лучше всего на флоте. Иден не будет заниматься физическим трудом, об этом не может быть и речи.
Но ей придется уехать из «Лорел Коттедж», подумала я.
— Форма у них очень милая. Похожа на элегантный темно-синий костюм. И такая очаровательная шляпка.
Слеза скатилась по щеке Веры и упала на журнал, который она держала в руках, прямо на фотографию девушки в форме вспомогательной службы военно-морских сил. Верины слезы смутили меня. А когда она схватила меня за руку, я была потрясена и немного испугана. Пробормотала, что все будет в порядке, что война скоро закончится. Как бы то ни было, я соприкоснулась с горем взрослого человека и на мгновение почувствовала, каким оно может быть глубоким и бесконечно разнообразным. Вера отпустила мою руку, вытерла глаза и энергично потребовала не рассказывать отцу о ее «срыве» — не говоря уже о самой Иден.
До моего отъезда в Лондон, летом, домой в отпуск приезжал дядя Джеральд — перед погрузкой на корабль. Почти никто не сомневался, что его полк направляют в Северную Африку. Возможно, страдания Веры были не менее глубокими, чем из-за Иден, или даже глубже, но если она и страдала, то к тому времени научилась полностью скрывать свое горе. Джеральд уехал ранним субботним утром в один из ясных июньских дней. После его отъезда Вера сняла все занавески в спальне и постирала в кухонной раковине.
Канголлен-Гарденс, 24а
Ноттинг-Хилл-Гейт,
Лондон W11