В пятницу утром мы с Эндрю уехали в Лондон — в подержанной машине, которую он себе купил, стареньком «Моррисе» десятой модели. Хелен сказала, чтобы мы не задерживались и не ждали Веру; они с генералом сами отвезут ее домой. У нее такое ощущение, что мы больше не услышим претензий Иден по поводу Джейми. Все в прошлом — это была всего лишь попытка. Вероятно, генерал попал в точку, говоря об обещаниях, которые дала Вера, когда была больна и слаба духом.
Мы уехали, испытывая облегчение, причин для которого не было. Я ничего не рассказала отцу, и Эндрю тоже молчал, хотя мы заранее не договаривались избегать этой темы. Теперь мне кажется, что мы оба чувствовали — как и другие сторонние наблюдатели, — что все не так просто, и здесь присутствует множество тайн, вещей, которые от нас намеренно скрывают, и что мы будем выглядеть глупо, если начнем высказывать свое мнение или давать советы. В те несколько дней мы с Эндрю даже не обсуждали это между собой, но, когда мы ехали в поезде в Кембридж, одни в купе, он вдруг сказал, словно признавался в чем-то:
— Я тебе не говорил, никому не говорил, не хотел волновать. Это будет на моей совести — после всех разговоров об адвокатах и предписаниях. Когда мы были дома, за день до отъезда, я видел Джун Пул у начала нашей аллеи.
Аллеей в этой части страны называют подъездную дорожку. Она вела от дороги к дому, мимо коттеджей Уолбрукса и заколоченного дома, пустовавшего уже двадцать лет, мимо амбаров и конюшен.
— Ну, она могла приходить в один из коттеджей. Может, у нее там кузина или тетка. Мне всегда казалось, что в этих краях все родственники.
— Джун шла спиной ко мне, удалялась, но у меня возникло ощущение, что она стояла за живой изгородью и ждала. А потом увидела меня.
Я спросила, почему он так уверен, что видел именно Джун Пул. Ведь девушка была довольно далеко?
Эндрю был рад ухватиться за любую соломинку. Не меньше сотни ярдов, может, больше. Если бы его попросили подтвердить это под присягой… нет, он не решился бы. Так получилось, что его и не просили, однако, делая это заявление, Эндрю был гораздо ближе к допросу под присягой, чем мог предположить. Он спросил, не кажется ли мне, что стоило сказать отцу?
— А какой от этого прок? — ответила я вопросом на вопрос.
Теперь все это напоминает мне о Санни Дарем и убийстве в Кирби-Тейстон, хотя я сама не знаю почему. Сходства тут немного. В тот момент я подумала о Кэтлин Марч, которую украли, когда она осталась на попечении Веры, а потом убили. Действительно ли Эндрю видел Джун Пул и действительно ли она ждала удобного момента, чтобы выкрасть Джейми?
Больше я не видела Веру. В ту пятницу я послушно поцеловала ее на прощание — мы соприкоснулись щеками и чмокнули воздух.
— Передай мою любовь отцу, — сказала она. — Как-нибудь, в один из этих чудесных дней, я приеду в Лондон и удивлю его.
Если не считать прощания, это были ее последние слова, обращенные ко мне. В семье Лонгли никогда не говорили «пока» — разве я не рассказывала? Это было строжайше запрещено, как еда правой рукой.
— До свидания, — сказала Вера и помахала рукой; она стояла на дорожке рядом с Хелен. Джейми тоже кричал «До свидания!» и махал нам на прощание, сжимая и разжимая пальцы — однажды я видела, как американский профессор во время лекции таким жестом изображал кавычки. Оглянувшись в последний раз, я увидела, как они идут к дому, взявшись за руки.
Остальное я знаю со слов Хелен и Джози. После обеда генерал отвез Веру и Джейми домой в Синдон, убежденный, что все в порядке и что большая часть рассказанных событий произошла в лишь воображении Веры — или Джози. Посидев полчаса, он уехал домой. На следующий день Хелен позвонила Вере и нашла ее энергичной и спокойной. Потом позвонила Иден. Ей стало лучше, и она ждала к ленчу шестерых гостей. Иден отказалась обсуждать будущее Джейми. Тут не о чем говорить, заявила она, все уже решено. Хелен поняла это так, что Иден отступилась и компенсирует свое поражение высокомерием.
В воскресенье ничего не произошло. Иногда я пыталась представить, как в то время проводили день Вера и Джейми. Мне это трудно сделать, потому что сама я никогда не жила в таких условиях, одна в глухой деревне, почти без друзей, без машины, в благородной бедности. Вера не могла себе позволить пригласить шестерых человек на ленч, даже если бы хотела. Что они делали? Вставали рано, я в этом не сомневаюсь: Вера занималась домашней работой — когда я гостила у нее, она ежедневно вытирала пыль и полировала мебель, — а Джейми играл с игрушками. Затем «Санди экспресс» для Веры и, возможно, прогулка, потом ленч с неизменным ломтиком жареного мяса — крошечные кусочки, на которые в 1950 году уходила вся недельная норма, — жареной картошкой, йоркширским пудингом, зелеными овощами, а на закуску пирог с вареньем или небольшие пирожные с заварным кремом. Потом еще одна прогулка? Сон? Радио? И конечно, шитье или вышивание. Возможно, Вера читала сыну сказку или несколько сказок, говорила с ним, играла… Нет, мое воображение не справлялось с задачей заполнить эти долгие часы, особенно в холод и дождь или когда на улице рано темнело. Вера не читала книг — за исключением детских, вслух. Шкаф в гостиной вмещал библиотеку не увлекающегося книгами человека, в том числе школьные учебники и явно нежеланные подарки.
Закрыв глаза, я и теперь вижу этот книжный шкаф. Вижу, как Джейми возит игрушку по нижней полке и корешкам книг. Стоял ли там в то время «Бюллетень № 23. Съедобные и ядовитые грибы»? Сомневаюсь. Я вспоминаю, что там было: «Драгоценный Бейн», «Энтони Эдверс», «Сезам и Лилии» — награда за успехи в школе, «Сокровище черного сокола», «Полный каталог английских бабочек» Фрохоука… Значит, я ошибалась, утверждая, что в детстве Фрэнсис не проявлял интереса к энтомологии? Может, это была его книга? А если брошюра о грибах тоже принадлежала ему и в то время стояла у него в шкафу в спальне? «Грозовой перевал», «История мистера Полли», «Рассказы из Шекспира» Лэма… а тот темно-зеленый корешок рядом с ней случайно не «Бюллетень № 23»? Не может же он стоять одновременно в двух местах. Не исключено, что тогда его вообще не было в доме. Но я точно знаю, что один раз видела бюллетень в том книжном шкафу, в гостиной, — рыжие лисички на темно-зеленой обложке и увлекательные мифы внутри.
То воскресенье — не помню, солнечное или дождливое — я провела в Кембридже. В тот период я избавлялась от влияния семьи, причем очень быстро, не по дням, а по часам, и, твердо решив, что как человек, который скоро станет независимым, больше не буду поддерживать отношения с сестрами отца, с сожалением размышляла о разрыве с Хелен, которого не избежать, если я брошу Эндрю. Я много думала об этом — должно быть, в то воскресенье тоже, между перечитыванием «Королевы фей» Спенсера и свиданием с Эндрю. Хотя Вера вряд ли представлялась мне жертвой, попавшей в худшее из возможных переплетений человеческих судеб. Как и остальные, я не сомневалась, что они с Иден уладили все разногласия. В те дни я мнила себя убежденной феминисткой и интеллектуалом и поэтому, наверное, свысока смотрела на их мелкие дрязги.
Вот за это меня и следовало наказать. Убийство добралось до каждого члена семьи, отметив десяток лбов каиновой печатью; чем дальше родство, тем бледнее след, но от него никуда не деться, оно навечно отпечаталось в мозгу. Вопрос или случайное слово проявляют эту печать, подобно тому, как проявляются невидимые чернила, когда их подносят к огню. И только время стирает ее, даря некое подобие спокойствия и возможность мысленно вернуться в прошлое.