— Давайте пройдем в смотровую и начнем, — сказала она.
Энджи показалось, что отец хотел что-то сказать, но вместо этого просто потер ладонь о ладонь.
— Я это… хм… Я подожду здесь с детективом, — наконец произнес он.
Комната была ослепительно белой, и только на потолке были нарисованы светло-голубые облака. Стол, на котором осматривали пациентов, был слишком коротким для того, чтобы на него можно было лечь, вытянув ноги. «Как бы мне с него не свалиться», — подумала Энджи. Она вполуха слушала медсестру, которая объясняла, как будет проходить осмотр. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим.
Медсестра протянула ей ручку:
— Дорогуша, поставь здесь свою подпись, хорошо?
Очень медленно, красивым ровным почерком она написала «Анжела Грейси Чепмен», пожалев о том, что у нее только два имени. Если бы их было больше, то и подпись была бы длиннее. Следующая строка была пустой, а возле нее был напечатан вопрос, на который нужно было ответить, однако Энджи поняла, что дать правильный ответ без посторонней помощи не сможет.
— Мама, какое сегодня число?
— Восемнадцатое сентября, — ответила мать.
Прищурившись, Энджи написала дату, а потом передала ручку матери, чтобы та поставила подпись в графе «родители/опекун несовершеннолетнего».
Мама молча исправила год в написанной дате.
Почувствовав во рту неприятный, кисловатый привкус, Энджи сглотнула слюну. Три года. Один росчерк пера — и трех лет как не бывало. Разве такое возможно?
Мама все еще держала руку над страницей.
— Ее еще никогда не осматривал гинеколог, — сказала она.
— Вы хотите присутствовать при осмотре? — спросила медсестра.
Поймав взволнованный взгляд мамы, Энджи покачала головой.
— Нет, это уже слишком, — сказала она. — Мама подождет в коридоре. Вместе с папой.
— Не беспокойтесь, миссис Чепмен, — сказала медсестра, тронув маму за плечо, — я буду здесь во время осмотра, от начала и до конца процедуры. У меня большой опыт в подобного рода делах. Вы можете оставить мне сменную одежду дочери.
На лице мамы застыло странное выражение — она была рада тому, что ей разрешили уйти, и в то же время ей было стыдно из-за этого. Она подписала разрешение и поцеловала Энджи в щеку.
— Я буду рядом. Прямо за дверью, — сказала она.
Когда щелкнул замок и за ней закрылась дверь, Анжеле показалось, что ей не шестнадцать, и даже не тринадцать, а лет семь, не больше. Ей хотелось, чтобы мама вернулась, чтобы она держала ее за руку, успокаивала ее и говорила, что все скоро закончится. Она хотела, чтобы мама напомнила ей, что на обратном пути они должны купить наклейку, или спросила, куда она хочет пойти после осмотра, чтобы порадовать себя мороженым с двойной порцией сливок. Это всегда помогало ей побороть страх, когда ее осматривал врач, смущение и стыд из-за того, что приходилось раздеваться полностью. Помогало согреться в холодном кабинете и пережить несколько ужасных, томительных минут в ожидании укола.
— Итак, Анжела, постой пока здесь, — сказала медсестра, расстелив на полу брезент. — А теперь стань на середину брезента и положи рядом всю одежду, так, чтобы она не коснулась пола.
— Зачем? — спросила Энджи, расстегивая блузу.
Ей пришлось повозиться с пуговицами, просовывая их в петли непослушными, дрожащими пальцами.
— На твоей одежде могут остаться волосы или мелкие волокна. Это все вещественные доказательства. Обувь тоже сними.
— О-о, — едва слышно простонала Энджи.
Краснея от смущения, она расстегнула молнию на брюках. Эти брюки она никогда раньше не видела. Они, наверное, были чужими. Спустив их до лодыжек, она сняла туфли. В голубом стерильном свете ее кожа казалась мертвенно-бледной. Она сжалась от холода и почувствовала, как тело покрывается «гусиной кожей». Потом она сняла носки.
— Откуда у тебя эти шрамы, дорогуша? — спросила медсестра, указав на ступни Энджи.
Глядя туда, куда указывала медсестра, она чувствовала, что у нее сводит живот и к горлу подступает тошнота. Обе лодыжки опоясывали широкие (шириной не менее пяти сантиметров) и толстые рубцы. Кожа на них была грубой и бугристой. Она прижала ладонь ко рту, пытаясь унять рвотные позывы.
— Я не знаю, — прошептала она сквозь пальцы, и ее глаза стали влажными от слез.
О господи, что же с ней такое случилось? Ее ноги стали просто огромными. И такими ужасными! Она больше никогда не сможет надеть босоножки.
Она стояла в одних трусиках и дрожала, обхватив руками свою голую грудь и сунув пальцы под мышки. Трусики были маленькими, выцветшими от долгой носки. Однако, как ни странно, эта вещица казалась ей очень знакомой. Это действительно были ее трусы. Блеклые бабочки порхали по ее бедрам. Она не отрываясь смотрела на них. Трусы были единственной вещью, не вызывавшей никаких отрицательных эмоций.
Медсестра посмотрела на нее, подняв голову от своего блокнота.
— Все с себя снимай, дорогуша, а потом залезай на стол. Там лежит бумажная рубашка, — сказала она и нажала на кнопку внутренней селекторной связи, чтобы пригласить врача.
Энджи сняла своих «бабочек» и подошла к столу. Несмотря на то что жесткая одноразовая рубашка царапала кожу, она была рада тому, что ей наконец удалось хоть чем-то прикрыть свою наготу. Сев на стол и свесив ноги, она посмотрела на свои синие выпуклые колени. Всю ее одежду сложили в пластиковые мешки и унесли.
— А теперь быстро сделаем маникюр, — сказала медсестра.
Она поскребла каким-то острым предметом под ногтями Энджи и все, что оттуда извлекла, поместила в маленький стеклянный пузырек.
— Прошу прощения. — Она заглянула под бумажную рубашку. — Волос совсем мало, так что чесать нечего, — прокомментировала она то, что там увидела, и опустила рубашку.
Энджи не поняла, что она хотела этим сказать, и еще плотнее сжала ноги, скрестив ступни.
— Пожалуйста, открой рот, — попросила медсестра.
Энджи машинально подчинилась, и медсестра засунула ей в рот роторасширитель. Вдыхая воздух через нос, Энджи с шумом выдыхала его, пытаясь подавить приступ тошноты. Медсестра тщательно протерла тампоном ее язык и щеки с внутренней стороны, а потом положила этот тампон в длинную стеклянную колбу.
— Когда у тебя последний раз были месячные? — спросила она, взяв в руки ручку и блокнот-планшет.
— У меня их еще ни разу не было, — покраснев, призналась Энджи. — Я, так сказать, поздний цветочек.
Громко стукнула дверь, и в кабинет вошел врач.
Энджи затаила дыхание. Врач — мужчина. О боже! Ее еще никогда не осматривал мужчина.
Вздрогнув, она сжала колени и пристально посмотрела на доктора. Это был пожилой мужчина с добродушным морщинистым лицом и бородой, в которой серебрилась седина. Энджи решила, что все не так уж плохо. Если бы врач оказался молодым симпатичным парнем, она бы просто сгорела со стыда. Расцепив пальцы, она пожала протянутую им руку. Ее ладонь была потной, а его — сухой.