Чанс был уже в библиотеке. На свои спутанные кудри он натянул бейсбольную кепочку.
— Что с тобой? — спросил он. — Ты будто привидение увидел.
— Целых два, и все сегодня, — отрезал я. — Давай-ка к делу, что ли.
— Да что с тобой творится?
Гнев, вот что со мной творилось. Из-за Сары, больницы, из-за V&D. Меня переполнял кипящий ядовитый гнев. Он поднимался снизу, клокоча, так что глаза готовы были выскочить из орбит от бешенства.
— Это скверные люди. Они толкают других на подлейшие поступки. Кто-нибудь должен что-то сделать!
— Ах, теперь это общественное служение? — спросил Чанс улыбаясь. — Уже не месть?
Я почувствовал, что ненавижу этого типа.
— А почему ты так ими интересуешься? — взорвался я. — Хочешь получить Пулитцеровскую премию?
— Университету полагается быть открытым заведением. Мне не нравится, что в кампусе существуют места, куда я не вхож.
— Ты что, придуриваешься? Весь этот университет — один большой закрытый клуб. Или ты считаешь, что можно запросто прийти в кампус и начать учиться?
— И что?
— А то, что тебя бесят не все клубы, а только те, куда тебе вход закрыт.
— Ты хочешь сказать, что я лицемер?
— А ты хочешь сказать, что я лицемер?
Я вдруг вспомнил, как хлопал ладонями Майлс: «Вы, ребята, поладите!»
Я глубоко вздохнул.
— Забудь, — сказал я. — Просто… Я тут кое-что увидел, и это вывело меня из себя.
— Ты еще убедишься, — сказал Чанс, — чем дальше ты в это влезаешь, тем больше такого будет происходить. Не передумал?
Я засмеялся, немного смущенный своей несдержанностью.
— Нет. Я же сказал, кто-то должен что-то сделать.
— Что-то — это наш конек. Это нам лучше всего удается, — ухмыльнулся Чанс.
Я вытянул с полки алфавитный указатель Шепарда, большой пыльный фолиант. Мы нашли дело Крейтона против Уорли, сняли нужный том и проверили список процессов, где цитировалось это дело.
Он оказался идентичным списку в Интернете.
Но на полях кто-то дописал еще несколько дел.
Мое сердце забилось. Я увидел, как просветлело лицо Чанса.
— Я тебя недооценивал, — сказал он.
Я прочел первое дело вслух:
— «Майклсон против Митчелла».
— Ё-моё, — вырвалось у Чанса.
— Что?
Все это было интересно, но мне не казалось, что мы нашли что-то полезное.
Чанс сказал:
— Это здания в кампусе.
Я уставился на него:
— Здесь есть такие здания?!
— Майклсон — это химические лаборатории Майклсона. Митчелл — один из корпусов студенческого общежития.
— Где?
— Карта нужна, — сказал Чанс. Его уже охватил охотничий азарт. Я увидел прежнего репортера, существовавшего семь лет и тысячу косяков назад.
Мы взяли карту кампуса в будке информации и отметили здания Крейтон, Уорли, Майклсон и Митчелл.
Четыре точки.
— Смотрим остальные, — велел Чанс.
Я узнавал некоторые названия. Чанс знал все, кроме одного. Каждое указывало на здание в кампусе. Стараясь дышать ровнее, мы отметили на карте десять точек.
Чанс взял карандаш и соединил точки. Линия началась в одной части кампуса и медленно, но целеустремленно переходила в другую.
Кончики пальцев начало покалывать.
Но это было еще не все.
Остался последний процесс.
— Производство чайников «Зиммер» против корпорации «Промышленная сталь». Чайники, kettle, — это Кеттл-Холл. Но вот промышленная сталь… — покачал головой Чанс.
Он методично постукивал карандашом по столу. Это действовало на нервы. Я готов был выхватить карандаш из пальцев Чанса, когда улыбка вдруг разлилась по его лицу.
Эффектным жестом художника, наносящего последний мазок, Чанс поставил последнюю точку на карте и обвел в кружок.
— Промышленная сталь, — сказал он, в восхищении качая головой.
Я посмотрел на эту точку. Она казалась логичным окончанием нашей линии и стояла посередине длинного прямоугольного здания.
— Это же общежитие, так?
— Еще какое. Эмбри-Хаус.
— Не понимаю.
— Конечно, не понимаешь. Поймет только тот, кто знает кампус. Вот почему они приберегли это напоследок. Эта точка, — он указал на десятую отметку, — приходится, верь — не верь, на знаменитую комнату в Эмбри. Единственную комнату в кампусе, где разрешено совместное проживание десяти студентов. Оттягиваются они там во весь рост. Лист ожидания на двери, но, как правило, живут там наследнички. И не просто богатенькие, а с предками до десятого колена, в идеале пассажирами «Мэйфлауэра». [18] Чтобы жить в этой комнате, нужно уметь пить как лошадь. — Чанс посмотрел на меня. — Поэтому ее обитателей называют железными людьми.
Он раздулся от гордости не то за собственную догадливость, не то за изобретательность V&D.
— Думаешь, V&D собираются в комнате общежития? — саркастически спросил я.
Чанс невозмутимо покачал головой:
— Нет, я думаю, они собираются под ней.
Мы с Чансом заключили пакт: во-первых, никому ничего не говорить, во-вторых, встретиться завтра вечером под покровом тьмы и посмотреть, куда приведет обнаруженный след.
Возбужденный открытием, я как на крыльях прилетел в общежитие и лег в кровать, и тут реальность прорвалась сквозь восторг. Я старался прогнать из памяти больничную палату и дряблый воздушный шарик, но ее лицо стояло передо мной, и я слышал напряженный хриплый голос: «Убирайся!»
Меня мучили кошмары. Во сне я видел комнату с тысячью ангелов, пухлых мечтательных херувимов, как на картинах Рафаэля. Они двигались медленно и механически, словно куклы. Из высоких окон косо лился свет. Ангелы ели. Их пухлые ручки безостановочно подносили ложки ко ртам. Когда я вошел, вся тысяча одновременно подняла головы, взглянула на меня и начала кричать.
Я проснулся мокрый от пота и невыспавшийся. Я чувствовал себя одиноким и потерянным, меня мутило от отвращения к себе. Не включая свет, я дотянулся до телефона и набрал номер.
— Второй раз за неделю? Может, сегодня Рождество?
— Привет, пап. А мама дома?
— Вышла по делам. Что случилось?