— Смотрю, вас рвут на части, — заметил Ковач, сворачивая с шоссе на подъездную дорогу. Еще миг, и скрипнули тормоза, а Ковач нажал кнопку переговорного устройства. Бросив взгляд мимо Куинна, он отметил, что по обе стороны улицы выстроились фургоны телевизионщиков. Сидевшие в них в упор рассматривали их машину.
— Чертовы стервятники.
— Слушаю вас, — донесся голос из переговорного устройства.
— Джон Куинн, агент ФБР, — напыщенно произнес в микрофон Ковач и хитро посмотрел на спутника.
Ворота открылись и, как только они въехали, закрылись снова. Телерепортеры даже не сдвинулись с места, никаких поползновений юркнуть вслед за ними внутрь. Типично для Среднего Запада, подумал Джон. А ведь в стране найдется немало мест, где репортеры взяли бы дом штурмом, потребовали бы ответы на вопросы с таким видом, как будто имеют на это полное право, даже если им понадобилось бы растерзать на мелкие кусочки и растоптать душевные страдания родных и близких несчастной жертвы. Куинн не раз имел несчастье становиться свидетелем таких сцен. Он видел жадных до славы репортеров, готовых ради информации копаться в чужом мусоре, чтобы затем превратить найденные обрывки в броские заголовки. Видел, как они, словно гиены, сбегались на чужие похороны.
Рядом с домом на подъездной дорожке стоял отполированный до мраморного блеска черный «Линкольн Континентал». Ковач припарковал свой неказистый грязно-коричневый «Форд» рядом с роскошным авто и выключил двигатель. Впрочем, мотор жалобно дребезжал еще с полминуты.
— Кусок дешевого дерьма, — пробормотал Ковач. — Двадцать два года в полиции, но мне положена самая старая развалюха. И знаешь почему?
— Потому что не целуешь задницу кого нужно.
Ковач хохотнул.
— Я не целую тех, у кого впереди болтается член, — ответил он и негромко усмехнулся, затем, порывшись в куче мусора на сиденье, извлек небольшой диктофон и протянул Куинну. — На тот случай, если наш миллиардер вновь откажется говорить со мной. По законам Миннесоты, согласие на запись может дать лишь один из участников разговора.
— Да, ничего себе закон… И это в штате, где полным-полно демократов.
— Мы — народ практичный. Нам нужно поймать преступника. Возможно, Бондюран знает что-то такое, чего он сам до конца не понимает. Или скажет то, что ты поймешь не до конца, потому что не здешний.
Куинн засунул магнитофон во внутренний карман пиджака.
— Цель оправдывает средства.
— Кому, как не тебе, это знать.
— Пожалуй.
— Скажи, а тебя это не достает? — неожиданно спросил Ковач, когда они выходили из машины. — Разыскивать каких-то серийных убийц, похитителей детей и прочую гнусь, и так изо дня в день… Лично меня это уже конкретно достало. По крайней мере, некоторые из трупов, что выпали на мою долю, можно сказать, сами напросились, чтобы их пристукнули. Скажи, как ты с этим справляешься?
«Никак». Ответ возник на автомате, но не был озвучен. Потому что Джон никак не справлялся. Не было необходимости. Он просто засовывал все эти убийства и похищения в огромную черную яму внутри себя — и молил всевышнего, чтобы та не переполнилась выше краев.
С озера дул ветер, и поверхность воды казалась похожей на ртуть, а по мертвой лужайке летали сухие листья. Куинн и Ковач зашагали к дому. Ветер трепал полы их плащей. Небо казалось грязной периной, из которой на город сыпался серый пух.
— А я пью, — честно признался Ковач. — Курю и пью.
У Куинна в уголках рта промелькнула усмешка.
— И увиваешься за женщинами?
— Не-е-ет, с этим делом завязал. Дурная привычка, вот что это такое.
Дверь открыл Эдвин Нобл. Слизняк с дипломом юриста. Увидев Ковача, супруг мэра моментально изменился в лице.
— Специальный агент Куинн, — произнес он, когда оба детектива прошли в облицованный красным деревом вестибюль. С потолка второго этажа на цепи свисала массивная кованая люстра. — Что-то я не припомню, чтобы вы упоминали сержанта Ковача, когда звонили мне.
Джон сделал невинное лицо.
— Неужели? Сэм предложил подбросить меня, ведь я практически не знаю вашего города…
— В любом случае я сам хотел поговорить с мистером Бондюраном, — как ни в чем не бывало произнес Ковач, разглядывая выставленные в вестибюле произведения искусства. Руки он засунул в карманы, как будто опасался, что может ненароком что-то задеть и разбить.
Нобл покраснел. Точнее, не весь — только его уши.
— Сержант, поймите, Питер только что потерял единственного ребенка. Ему требуется время, чтобы хоть немного прийти в себя, прежде чем он сможет давать какие-либо показания.
— Давать показания? — изумленно выгнул брови Ковач, отрывая глаза от скульптурного изображения бегущей лошади, чтобы обменяться многозначительным взглядом с Куинном. — Как подозреваемый? Неужели мистер Бондюран думает, будто мы его в чем-то подозреваем? И кто вложил ему в голову эту идею? Уж не вы ли, мистер Нобл?
Адвокат моментально вспыхнул.
— Хорошо. Назовем это интервью, беседой, чем угодно.
— Я бы назвал это просто разговором, если это вас устроит.
— Меня устроит, — раздался голос из коридора, — если вы вернете мне мою дочь.
Человек, который появился из тускло освещенного арочного проема, был выше среднего роста, худощав и даже в домашних брюках и свитере выглядел воплощением точности и аккуратности. Темные волосы острижены так коротко, что казалось, будто череп покрыт мелкой металлической стружкой. Он посмотрел на Куинна серьезным взглядом из-за небольших овальных линз очков в тонкой металлической оправе.
— Это устроило бы всех нас, мистер Бондюран, — произнес Куинн. — И я думаю, нам не следует сбрасывать со счетов такую возможность. Но для этого требуется ваша помощь и готовность к сотрудничеству.
Бондюран нахмурил брови.
— То есть вы считаете, что Джиллиан может быть жива?
— На сегодняшний день у нас нет однозначных свидетельств того, что она мертва, — вставил свое веское слово Ковач. — И до того, пока жертва преступления не опознана, мы рассматриваем также вероятность того, что это не ваша дочь. По имеющимся, хотя и не проверенным данным, ее видели позже момента убийства.
Бондюран покачал головой.
— Боюсь, что это не так, — негромко произнес он. — Джилли мертва.
— Но откуда у вас такая уверенность? — спросил Куинн.
Выражение лица Бондюрана являло собой смесь страдания и отрешенности. Он посмотрел куда-то чуть левее от спецагента, немного помолчал, а потом произнес:
— Потому что она мой ребенок. Это самое лучшее объяснение, какое я могу дать. У меня такое чувство, будто в животе тяжелый камень. Словно какая-то часть меня умерла вместе с ней. Ее больше нет в живых. У вас есть дети, агент Куинн? — спросил он.