Мужчины тоже не миновали площадь стороной. Только по поведению мужчин и можно было понять, что город постепенно, потихонечку готовится к войне. Кто помоложе, те посещали мастерские лучников и стрелочников, которые на прилавок свой товар не выставляли, а приглашали покупателя заглянуть за порог и подобрать себе лук по руке и стрелу по луку. Каждой руке своя сила дана, и каждому лук следовало искать такой, чтобы можно было попользоваться им не единожды, такой, который не опустишь без силы, отстреляв один тул. Другие, не имеющие сильных рук и к стрельбе не слишком способные, заглядывали к оружейникам. Прямо возле горячего горна подбирали по руке меч или нож, пробовали пальцем наконечник копья, дергали со всей силой кольца кольчуги, словно пытались разорвать. Если товар подходил, брали сразу, не подходил, делали заказ и оставляли залог. Каждый меч особый, соответствует достатку и месту в ополчении. Меч дружинника дорог, не каждый горожанин может позволить себе такую покупку, да и ни к чему он. Это дружина всегда на войне. А у горожанина и погнется порой меч, не беда, наступил ногой да выпрямил. Еще дороже мечи для десятников и сотников. Внешне их и от простых не отличишь, только сами кузнецы и знают, в какой меч при плавке больше графита добавлялось. Но таких делается меньше. Десятник и сотник покупают оружие один раз, и теряют его только вместе с жизнью. А уж мечи для воевод и князей и вовсе никто в продаже не видел. Такие мечи на заказ изготавливались, каждому отдельно.
Хуже шли дела у оружейных купцов. К ним заглядывали реже, люди перед войной деньги считали, понимая, что завтрашний день может принести большие перемены. И не желали тратить лишнее, которое в лихую годину лишним не бывает, обращаясь напрямую к кузнецам, делая заказ. В мирное время такого не бывает. В мирное время оружие просто подбирается по руке в купеческой лавке.
Лавки купцов-перекупщиков и заложников чаще всего посещали зажиточные горожане. Эти не покупали, эти старались продать подороже какие-то вещи и обратить их в монеты, занимающие меньше места. Монеты всегда можно спрятать, в глиняный горшок ссыпать да в землю закопать. И ни пожар тогда не страшен, ни воин чужестранный, ни жадный монах, что за воином идет с молитвой и сам хуже любого вора. Но купцы-перекупщики тоже не лыком шиты, знают, что время такое подступает, когда много желающих найдется добро свое продать. И покупать старались совсем за бесценок. А заложники за ценные вещи давали настолько малый залог, что вызывали возмущение горожан.
* * *
Годослав обрядился в ризу [64] попроще, чтоб не бросалась в глаза, покрыл голову шапкой без затей и без обычного своего трезубца и пошел в город только в сопровождении сотника стражи и дружинника, скинувшего шелом и кольчугу, но оставившего на поясе меч. За плечом дружинник нес мешок из толстой кожи, туго стянутый и заметно тяжелый, но Годослав не сказал ни ему, ни сотнику, что в этом мешке. Впрочем, звон золотых монет оба воина уловили сразу и объяснений не требовали.
Думал князь, в таком наряде и с такой свитой лучше ему будет смотреть на народ, надеялся неузнанным побродить среди рарогчан, разговоры нечаянные послушать. Но высокий рост и богатырское телосложение сразу выделяли его над толпой, хотя и других бодричей Род ростом не обидел. Князя узнавали и с добрым словом кланялись:
– Здоров будь всегда, княже! Княгине Рогнельде здоровья от нас и засеянного поля! – Это бритобородый купец, что ездит с товаром к грекам, потому и костюм носит греческий.
А пожелание засеянного поля сразу говорит, что это не грек, хорошо славянский язык знающий, а настоящий славянин, потому что только у славян беременная женщина отождествляется с засеянным полем и одинаковой руной обозначается.
Годослав улыбается ответно и, проходя, кладет купцу руку на плечо, как доброму знакомому, хотя видит его впервой.
– Побаюй [65] тебя, княже, Радегаст спокойным сном! – Это женщина, за поневу [66] которой держится, опуская долу глаза, светловолосая девочка лет пяти в вышитой льняной рубахе. Сама женщина беременна, как и княгиня Рогнельда. Только Рогнельде родить предстоит осенью, а этой женщине, судя по большому животу, уже вскоре.
Годослав останавливается, кланяется женщине с уважением – принято у славян беременных уважать, даже если это и чужая жена, и спрашивает так, как князь имеет право спрашивать своих подданных:
– Скоро срок тебе подходит… Что для пуповины приготовила?
– Стрелу, княже, только стрелу…
По славянскому поверью, если родится мальчик, пуповину обрезают на стреле, если родится девочка, на веретене. Или воин, или рукодельница – сразу связывают родители дух новорожденного младенца с будущей жизнью, потому что у бодричей каждый мужчина – воин, каждая женщина – заботливая хозяйка.
– Это хорошо, быть твоему сыну знатным воином! – И он протянул женщине золотую монетку, дар очень большой для повседневности Рарога. – Это новорожденному на подарок.
Женщина провожает Годослава добрым взглядом, а на монетку даже не смотрит. Ей княжеское внимание важнее подарка.
Несколько кряжистых мужиков с топорами за поясом молча поклонились Годославу.
– Кто такие будете? – спросил он.
– Мостники мы, княже, – сказал старший, с длинной бородой, расчесанной на два рукава. – По подряду работали в Замковой горе у князя Бравлина, а сами-то рарогчане. Да вот Бравлин не дождался, пока работу закончим, расплатился с нами, да отослал сюда. Говорит, Карл-франк на Микулин Бор [67] зарится, нужны наши руки здесь.
Мостники – работные люди, что мосты ставят, дороги мостят и стены городские возводят.
– Нужны, очень нужны ваши руки. Без ваших рук нам плохо придется! Наши что? – Князь посмотрел на свою большую ладонь. – Наши меч держать умеют. Умеют стены оборонять. А вот стены в порядок привести – здесь уже мастеровые нужны. А уж мостники-то в первую очередь. Спасибо вам, люди добрые, что пришли дом родной защитить. Только там вы по подряду работали, а здесь по чести обойтись придется. Такое время, что не могу я всем платить, как Бравлин платил. Я поместье свое боярам в заклад даю, чтобы оружие закупить. Что скажете, мастеровые?
Мостники переглянулись, потоптались на месте.
– Конечно, оно неважно так-то, у нас ить семьи у всех есть-пить просют… Но, коли дело к войне, коли след себя защитить, как же в стороне живать. Мы готовы, княже… Мы и стены подправим, а подойдет франк, так нам не долго дело топорища подлиннее насадить, да на стены встать. Наш-то топор получшее воинского будет, ни одного промаха не знает. У нас ведь как… Не так срубил, заново всю работу переделывай. Мы знаем, как топором-то действовать. Надейся на нас, княже. Только веру нашу от монахов защити, а уж мы-то за тебя…