– А змейки-то зачем? – спросил князь, потому что славянский орнамент всегда был растительным. Змеи и чудовища чаще украшали орнамент скандинавов.
– Горислав велел, – ответил кузнец. – Со своим смыслом…
Точно такой же орнамент, как на черене, украшал ножны, выполненные из дерева и тисненой кожи и имеющие только бронзовый наконечник и застежки. Сапфиры и изумруды, проходя двумя ровными, переплетающимися в трех местах рядами, чередовались по всей продолжительности до самого наконечника, создавая особый цветовой узор.
Крыж пришелся как раз по руке Годослава. Он взялся за оружие, но не спешил вытягивать его на свет, то ли привыкая к мечу мыслью, то ли сердцем пытаясь ощутить его волшебную силу. Наконец, вздохнув восхищенно и в волнении и перейдя ближе к окну, где было солнечно, медленно, но с силой потянул за рукоять, зажав ножны в другой руке. И лучи солнца заиграли, отражаясь в частично светлой, частично золотисто-матовой поверхности со странным, несимметричным узором.
– Харлуг!.. – восхищенно сказал сотник.
– Харлуг… – подтвердил Годослав севшим голосом.
Харлужный меч, созданный, иначе не скажешь, славянскими кузнецами, ничем не уступал персидскому и индийскому булату боевыми качествами и отличался только тем, что в Персии, в Дамаске или в Индии булат выплавляли, а славяне спаивали и сковывали тонкие скрученные пластины из разных сортов металла. Итог получался аналогичным.
– Пробуй! – сурово и с понятным трепетом сказал Людова. – Знаешь, чать, как пробовать?
– Знаю, – глухо отозвался князь и нерешительно, словно боялся обмануться в ожиданиях, положил лезвие серединой себе на голову. И так замер.
– Пробуй! – настаивал кузнец, сам покрываясь от волнения потом. Людова возле горна и наковальни, выполняя самую тяжелую работу, не потел, а тут сопрел весь, лицом покраснел.
Годослав одновременно стал тянуть за конец меча и за рукоять, сгибая лезвие. Казалось, ни один меч не может такого выдержать. По крайней мере, сотник и дружинник наверняка так думали, когда смотрели на князя.
– Сильнее дави! – настаивал Людова. – Лезвие должно на уши лечь.
Князь надавил сильнее. Меч и в самом деле изогнулся так, что лезвие стало прилегать к щекам. Только после этого Годослав отпустил одну руку. Клинок, чуть позванивая, выпрямился. Князь выставил его вперед, под взгляд. Проверил – изгиба в лезвии не осталось.
Кузнец пододвинул скамью и положил на нее толстенный гвоздь.
Годослав, еще не отойдя полностью от первого испытания, волнением отнявшего у него много сил, коротко размахнулся и быстро ударил. Казалось, и не слишком сильным был сам удар, потому что торопливый замах удался не на полную руку. Но клинок перерубил и гвоздь, и скамью. Две половинки со стуком упали на пол, звякнули одна о другую две половинки гвоздя.
Теперь уже кузнец взял в руки холстину, в которую был завернут харлужный меч.
– Давай…
Годослав вытянул оружие. Людова просто набросил ткань на лезвие, князь руку слегка согнул, оружие чуть-чуть на себя принял, и почти сразу же раздался едва слышный хруст, и на пол упали две половинки холстины. Ткань разрезалась от собственного веса.
– Я никогда не делал ничего лучше… – сам все еще волнуясь и восхищаясь, словно не веря удаче, и от этого произнося звуки с хрипом, сказал Людова.
– И ты передаешь это в красные [69] руки… – сказал от двери появившийся неслышимым, как всегда, волхв Горислав.
Все повернулись в его сторону.
– Я не займу тебя надолго, княже, – сказал волхв и взял из рук Годослава меч.
Он поднял оружие над головой рукоятью вверх и приложил к лезвию ухо. Слушал долго, словно сталь что-то сообщала ему. Потом протянул крыж в ладонь князю, а сам продолжал слушать.
– Слава Радегасту, меч признал тебя! Он теперь твой самый верный друг и союзник. Почаще беседуй с ним наедине, тогда вы лучше начнете друг друга понимать. Но бойся его, когда он превратится во врага…
– Он может и во врага превратиться? – спросил Годослав, чуть заметно трепеща.
– Он может стать смертельным врагом и раньше времени отправить тебя в Навь, если ты будешь жить не по Прави [70] …
Горислав повернулся и вышел так же тихо, как появился. Походка у него, словно не человек по земле шагает, а лодка по стоячей воде плывет – ровная и величественная, но в то же время быстрая.
– Сделано дело! – облегченно вздохнув, сказал Людова. – Самое главное, чтобы меч признал тебя. Тогда он становится Справедливым мечом.
– А бывает, что не признают? – с удивлением вникая в кузнечные и волхвовские таинства, спросил сотник.
– Бывает, – сказал князь. – Я про такое слышал…
– В прошлом годе вой меч мне заказывал, – добавил кузнец для прояснения. – Не харлужный, но хороший. Горислав ему сказал, что меч хозяина не признал. Вой не поверил и погиб в первой же сече. Просто в самый трудный момент – меч из рук выпал. Да и раньше, с другими, сказывают, бывало. Бывало, слышал я, сами на острие, когда без доспеха были, падали [71] . Ладно, княже… Вот весы!
Годослав подошел к весам, устроенным на столе. Снова вытащил меч из ножен и положил на одну чашу. На вторую, подозвав дружинника и приняв из его рук кожаный мешок, стал высыпать золотые монеты. Когда мерная стрелка дошла до середины, мешок опустошился почти полностью [72] .
Людова ссыпал монеты в свой мешочек. Годослав привесил к поясу свой меч. И, уже подойдя к двери, обернулся.
– Скажи мне, мастер, а сможешь ты отковать харлужный панцирь?
Кузнец задумался ненадолго.
– Я слышал, что такие есть у сарацин. В наших краях такие не делали. Мне надо попробовать. Я тебе дам знать…