– …в другом месте? – До нее начала доходить нелепость, невозможность, долбаная нереальность происходящего. – Стас, уходи, пожалуйста.
– Ты мне не ответила на вопрош, Маса.
– Я не знаю. Я не знаю, чего ты хочешь… – начала причитать Стрельцова.
Стас встал и повернулся к ней лицом. Теперь Маша видела правую сторону лица покойника, до этого скрытую от нее. Кожа была содрана, глаз вытек, волосы сожжены и торчали кусками, словно мох на камне. Стас сделал шаг вперед и вынул из-за спины руку. В ней была стеклянная колба, на конце которой играли несколько голубых молний.
– Что тебе нужно?! – закричала Маша.
– Я присол рассказать тебе об Электрике, – сказал Стас и направил на девушку трубку.
Стрельцова дернулась и проснулась. На экране молодые герои «Метода Лавровой» ввязывались в очередную авантюру. Маша осмотрелась, вздохнула и выключила телевизор. Когда девушка вышла из комнаты, телевизор включился. На экране появился лысый мужчина. Он прижался к стеклу кинокамеры, снимавшей его. Сначала лицо его расплющило, будто он смотрел через окно, а затем плоскость экрана растянулась и обволокла череп человека, повторяя все его выпуклости и морщинки.
– Хороса Маса, да не наса, – произнес мужчина, когда его голова торчала из телевизора, словно набалдашник экзотической трости.
* * *
Игорь хорошо помнил дело Электрика. Нет, он не вел его. Он тогда даже в органах еще не работал. Игорь тогда отдавал долг Родине. И весть о том, что дядька был ранен при задержании особо опасного преступника, застала его в казарме воинской части 34568. Вот тогда-то он и узнал, кто такой Электрик.
Жил себе человек… по крайней мере, так эту тварь характеризовали и коллеги, и соседи. Вот, значит, живет человек, работает, каждый вечер заходит в булочную, покупает полбуханки черного и две ватрушки к чаю, смотрит вечерние новости, а на следующий день снова работа, ватрушки и новости. Надоедает эта повседневность человеку, наскучивает. Кому-то раньше, кому-то позже. И вот тут-то и происходит с человеком, что называется, перерождение. Он начинает искать увлечение. Кто-то собирает марки, значки, открытки, кто-то ковыряется в саду, а кто-то… начинает убивать людей. Этот человек на самом деле никогда не относился к homo sapiens. Несмотря на оболочку, надетую для начальника, коллег, продавщицы из булочной, твари внутри было тесно. Зверь скидывал человеческую личину и после просмотра вечерних новостей шел увлеченно убивать людей. Эта тварь убила тридцать человек, прежде чем на него вышел дядя Саша.
Игорь припарковал машину у отдела МВД, посидел немного за рулем. Конечно, произнесенное дядькой было не чем иным, как стоном отчаяния испуганного старика. Электрик не мог вернуться. По иронии судьбы, он погиб в СИЗО на четвертый день пребывания там от поражения электрическим током. Официальной версией было то, что Мансуров сбил со стены розетку и взялся за оголенные провода, предварительно намочив руки и одежду в раковине. Собаке… Нет, не так. Электрику – электрическая смерть.
Раз вернуться он не мог, значит, в городе действует подражатель. И его нужно было остановить, чем раньше, тем лучше. Эти уроды сначала увлеченно подражают своим кумирам, а затем им взбредает в голову побить «рекорд» кумира. И у Игоря был первый подозреваемый в этом деле. По крайней мере, он мог что-либо знать.
Игорь вышел из машины и направился к входу.
Пришвин сидел за своим столом и с умным видом ковырял в носу. Игорь присел на край стола.
– Я вот что пришел. Помнишь, ты мне вчера про парня говорил. Девку он свою вроде как замотал в гирлянду…
– И?
– Мне бы поговорить с ним.
– Ты что, с ума сошел? Кто же это позволит?
– Мне очень надо.
– Ну как? Ты даже не участковый…
– Я могу им стать. На полчаса.
Пришвин молчал. Что-то прикидывал, потом встал и сказал:
– Ну ладно, Анискин. Полчаса ты участковый. И то это только потому, что душегуб у нас в подвале.
– А что ж ты молчал? Вперед!
* * *
Все оказалось не так просто, как думал Игорь. Пацан попался какой-то не адекватный. Такой мог и в гирлянду замотать, и петарды в уши насовать. Как-то странно он себя вел, будто перед Савельевым не один человек сидел, а двое. Сначала говорил один – быстро, взахлеб, затем откуда-то появлялся другой, говоривший тихо, размеренно, подбирая каждое слово.
– Я не убивал ее! Не убивал!
– Я знаю. Расскажи мне, как все произошло.
– Мы хотели, ну это…
– Дальше, – понимающе сказал Игорь. – Ближе к… – Он хотел сказать: «убийству», но вовремя остановился. Это могло спугнуть «болтуна». – Пожалуйста, ближе к происшествию.
– Она начала раздеваться… Схватила гирлянду и начала танцевать с ней. Но гирлянда была отключена. Отключена, понимаете?!
– Конечно, понимаем. – К столу подошел Пришвин, до этого наблюдавший за ними от двери. – Ты ее включил потом. Да?!
– Нет! – выкрикнул Тутуев. – Я ничего не включал!
– Мы знаем, – заверил его Савельев и осуждающе посмотрел на Пришвина. – Расскажи, что было дальше.
Парень молчал. Он упер подбородок в грудь и смотрел на них исподлобья. Потом улыбнулся и произнес:
– Шобаке шобачья шмерть!
Игорь понял, почему он подбирал слова. У него был дефект речи, который Тутуев скрывал.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Савельев.
Парень закрыл глаза. Он так больше ничего и не сказал.
– Ну и что тебе дал этот разговор, товарищ участковый? – спросил Пришвин, когда они остались в допросной вдвоем.
– Что-то с ним происходит, – произнес Савельев. – Как будто в него вселился кто…
– О-о-о! Остапа понесло. – Костя спрыгнул со стола. – Может, ты ему экзорциста вызовешь?
– Не знаю. – Игорь не обратил внимания на сарказм друга. – Что-то с ним не так.
– Послушай, я не знаю, кем ты себя возомнил, Ван Хельсингом или охотником на привидений, но скажу тебе два слова: «не надо»!
– Что «не надо»? – не понял Игорь.
– Все не надо. Не надо никаких экзорцистов, никаких сожалений. Эта мразь теперь будет изворачиваться, прикидываться сумасшедшим, чтобы не отвечать.
– Может быть, а может… – Игорь будто что-то вспомнил, повернулся к Косте: – Слушай, а здесь камера есть?
Пришвин посмотрел на друга, как на сумасшедшего.
– В подвале…
– Ты не понял. Вы же допросы снимаете?
– Ну да. Они снимают всегда. – Константин понял, к чему клонит Савельев. – Ладно, идем.
* * *
Володя начал поднимать свое собственное тело. Это давалось ему с таким трудом, будто он пытался поднять в одиночку двухсотлитровую бочку с водой. Неудобно и тяжело. И было что-то еще. Отвращение… Да, точно. Жуткое чувство отвращения, словно бы он, очнувшись, увидел на себе тысячи крыс. Спящих, жрущих, сношающихся. И везде эти мерзкие лысые хвосты…