— Позвольте мне вернуться к моей речи, мой лорд, — сказал Изгримнур. — Северные дороги небезопасны. Слой верных мне крестьян слишком тонок. Нам нужны еще люди — сильные мужчины. Фростмарш полон разбойников, беглых преступников и, как говорят, кое-чего похуже.
Прейратс заинтересованно подался вперед, подперев подбородок руками с переплетенными длинными пальцами, как ребенок, который смотрит в окно. В темных прудах его глаз отражались факелы.
— Что-что, благородный Изгримнур?
— Это неважно. Люди говорят… кое-что, и все тут. Вы же знаете пограничных жителей. — Риммерсман замялся и сделал глоток вина.
Эолер встал.
— Если герцог не скажет ничего о том, что мы слышим на рынках и среди слуг, то это придется сделать мне. Вокруг происходят вещи, которые нельзя объяснить погодой и плохим урожаем. В моей стране нет нужды говорить об ангелах или дьяволах. Мы, эрнистири с запада, знаем, что по земле разгуливает кто-то двуногий, и это не человек. Мы знаем, как к этому относиться. Мы, эрнистири, знали ситхи, когда они еще жили в наших краях, когда им принадлежали высокие горы и широкие поля Эркинланда. — Факелы догорали, и высокий лоб и щеки Эолера порозовели. — Мы не забыли, — сказал он тихо, — но его голос донесся даже до спящего Годвига, который поднял пьяную голову, как собака, услышавшая отдаленный зов, — мы, эрнистири, помним дни гигантов, дни северного проклятия и белых лисиц, так что теперь мы говорим открыто: этой зимой в Светлый Ард пришло зло. Люди севера боятся…
— «Мы, эрнистири», — издевательский голос Прейратса прервал молчание, ослабив потусторонние чары. — «Мы, эрнистири!» Наш благородный языческий друг требует, чтобы мы называли вещи своими именами. — Прейратс начертал гротескное древо на груди своего неподобающе красного облачения. Выражение лица Элиаса стало хитровато-добродушным. — Прекрасно! — продолжал священник. — Он рассказал нам превосходную сказку. Гиганты и эльфы! — Прейратс всплеснул руками, и ветер, поднятый рукавами чуть не сдул со стола посуду. — Как будто у его величества короля мало других забот — его брат исчез, его подданные голодны и испуганы — как будто даже великому сердцу короля легко это выдержать! А вы, Эолер, преподносите ему языческие россказни о призраках, из тех, что передают друг другу старухи.
— Он язычник, да, — зарычал Изгримнур, — но в Эолере больше эйдонитской доброй воли, чем во всех ленивых щенках, которые болтаются по замку, вместе взятых! — Барон Хеаферт заржал, заимствуя пьяный смех у Годвига. — Болтаются без дела, когда люди вокруг живут скудной надеждой и еще более скудным урожаем!
— Все в порядке, Изгримнур, — устало сказал Эолер.
— Мои лорды! — замахал руками сир Флурен.
— Я не желаю слышать, как тебя оскорбляют только за то, что ты честен с ними! — загрохотал Изгримнур на Эолера. Он поднял кулак, собираясь снова стукнуть им по столу, но передумал и вместо этого поднес руку к груди и взялся за деревянное древо. — Прости мою горячность, мой король, но, беспочвенны эти страхи или нет, люди действительно боятся.
— А чего они боятся, добрый старый дядюшка Медвежья Шкура? — спросил Элиас, передавая Гутвульфу кубок, чтобы он наполнил его.
— Они боятся темноты, — сказал старик с достоинством. — Зимней тьмы. И они боятся, что скоро мир станет еще темнее.
Эолер перевернул пустой кубок вверх дном.
— На эрчестерском рынке несколько купцов, осмелившихся совершить путешествие на юг и обратно, рассказывают людям о странном видении. Я слышал эту историю столько раз, что не сомневаюсь в том, что она известна всему городу. — Эолер замолчал и вопросительно посмотрел на риммерсмана. Тот кивнул, мрачно поглаживая свою тронутую сединой бороду.
— Итак? — нетерпеливо сказал Элиас.
— В самых пустынных уголках Фростмарша видели удивительную вещь — карету, черную карету, запряженную белыми лошадьми…
— Ну и ну! — фыркнул Гутвульф, но Прейратс и Элиас внезапно переглянулись.
Король поднял бровь, переведя глаза на эрнистирийца.
— Продолжай.
— Те, кто видел ее, говорят, что она появилась вскоре после Дня всех дураков. Они говорят, что в этой карете гроб, а одетые в черное монахи идут следом.
— Какому же чуду приписывают крестьяне это видение? — Элиас медленно откинулся в кресле и посмотрел на эрнистирийца.
— Они говорят, мой король, что это погребальная карета вашего отца — примите мои извинения, сир, — и что пока страна страдает, он не будет спокойно спать в своей могиле.
После паузы король заговорил. Голос его едва перекрывал шипение факелов:
— Что ж, раз так, — сказал он, — мы должны убедиться в том, что мой отец отдыхает спокойно, как он того заслужил.
Посмотрите-ка на них, думал старый Таузер, волоча свою согнутую ногу и иссохшее тело через тронный зал. Все они торчат без дела и вечно ухмыляются.
Это больше похоже на сборище вождей тритингов, чем на благородных рыцарей Эркинланда.
Придворные Элиаса свистели и улюлюкали, пока шут, прихрамывая, проходил мимо них, словно он был цепной обезьяной из Нарракса. Даже король и его советник граф Гутвульф, чье кресло стояло рядом с троном, присоединились к грубым шуткам; Элиас сидел на троне из костей дракона боком, закинув ноги на ручку, как деревенский парень на воротах. Только юная дочь короля Мириамель сидела молча, лицо ее было строгим и печальным, плечи отведены назад, как будто она ждала, что ее сейчас ударят. Длинные волосы медового цвета, не похожие ни на темную шевелюру ее отца, ни на кудри ее матери цвета воронова крыла, как занавески, закрывали ее лицо.
Она выглядит так, как будто хочет спрятаться за своими волосами, думал Таузер. Какой позор! Говорят, что эта веснушчатая прелесть упряма и капризна, но по-моему, она просто боится всего этого. Девочка достойна лучшего, чем эти хвастливые волки, которые бродят нынче по нашему замку, но ее отец уже, кажется, обещал ее руку этому, будь он проклят, упрямому задире графу Фенгбальду.
Он не очень быстро продвигался вперед, его движению мешали протянутые к нему руки, стремящиеся погладить или похлопать его — говорили, что прикосновение к карлику приносит удачу. Таузер не был карликом, но он был стар, очень стар и сгорблен, а придворные веселились, обращаясь с ним так, словно он был карликом.
Наконец он достиг трона Элиаса. Глаза короля были красны, то ли от слишком обильных возлияний, то ли от регулярного недосыпания, а вернее всего от того и другого.
Элиас опустил взгляд своих зеленых глаз на маленького человека.
— Итак, мой дорогой Таузер, — сказал он, — ты удостоил нас своим присутствием.
Шут заметил, что белая рубашка короля расстегнута, а на прекрасных перчатках из кожи оленухи следы подливки.
— Да, сир, я пришел, — Таузер попытался поклониться, но негнущаяся нога сильно затрудняла движения. Разряженные лорды и леди весело зашушукались.