Когда они оказались в пустом кабинете, Сэндифер разговорился:
— Вы работаете над этим делом?
— Нет, конечно. — Калиопе уже изрядно надоела Фивербрукская больница. — Мы просто ездим, встречаемся с людьми, потому что нам надоело торчать в полицейском участке. Вы знали пациента по имени Джон Вулгару?
Сэндифер выпятил нижнюю губу, раздумывая, потом отрицательно покачал головой.
— Джонни Дарка? — вмешался Чан. — Джона Дреда?
— Джонни Дреда! — Сэндифер захихикал. — Да, я помню малыша Джонни.
— Можете о нем рассказать?
Сэндифер откинулся на стуле, явно довольный собой.
— Могу только сказать, я очень рад, что не встречал его на воле. Он был настоящим психом, доложу я вам.
— Почему вы так думаете?
— Взять хотя бы его глаза. Вы видели когда-нибудь рыбьи глаза? Если они неподвижны, даже не скажешь, живые ли они. Такие же были у Джонни. Выродка страшнее я не видывал, а ведь среди ребят здесь попадаются очень опасные, доложу я вам.
У Каллиопы участился пульс, стараясь не смотреть на напарника, она спросила:
— Не знаете, что с ним случилось после того, как его выпустили? Может, вы подскажете, где он сейчас?
— Не знаю, но думаю, узнать нетрудно.
— Нетрудно?
Сэндифер перевел взгляд с Каллиопы на Стэна и обратно, стараясь понять, не насмехаются ли над ним.
— Потому что он мертв, мадам. Он — мертв.
Голоса в голове умолкли, но Ольге с большим трудом удавалось делать вид, что все нормально.
«Такое ощущение, будто я побывала в другом мире, — подумала она. — Вся моя жизнь уже не будет прежней».
Но реальный мир, конечно, выглядел так же, как и раньше, не были исключением ни штаб-квартира корпорации, ни здание, куда она часто заходила за отчетами и по делам. Потолки были все так же высоки, те же служащие суетились, как служки в большом соборе, в главном офисе на экране было то же лицо, с которым она прожила бок о бок столько лет. Звук был отключен, танцующий дядюшка Джингл занимал весь экран, беззвучно скользя в своих развивающихся широченных брюках, он двигался круг за кругом настолько быстро, что птички-мультяшки, добавленные для фона, не успевали за ним. Хотя Ольга Пирофски почти потеряла свои старые навыки, она не могла не заметить отточенности движений актера. С ним танцевала та новая девица из Мексики — или Нью-Мексико? Откуда бы та ни была, она была хороша. Роланд был прав.
«Я никогда и нигде уже не буду новой девушкой», — поняла Ольга, хотя ничего оригинального в этой мысли не было — она уже достигла возраста, когда начинают подумывать о пенсии, это ее огорчило. На какое-то время ей удалось убедить себя забыть то, что случилось ночью, те голоса, что пришли к ней и все изменили. Она забеспокоилась о детях, которых столько лет развлекала, и о том, как будет по ним скучать. Но те дети, о которых стоило волноваться, были внутри нее, и хотя голосов сейчас не слышно, они были там. Все изменилось. Со стороны может показаться, что это лишь еще один обычный день: дядюшка Джингл кружится по сцене, а сотни людей за декорациями помогают ему это делать, но Ольга знала, что по-прежнему уже не будет никогда.
Вице-президент компании — Фарнхэм или Фордхэм, она никак не могла запомнить его имя, да не очень и хотела — заканчивал телефонный разговор, прощаясь с кем-то на другом конце провода. Он улыбнулся Ольге и кивнул, показывая, что закончил разговор.
— Не знаю, почему я улыбаюсь, — он потряс головой, смущенный своей сумасбродной непредсказуемостью, потом принял озабоченное выражение лица. — Мы здесь, в «Оболос Энтертейнмент», будем скучать по вас, Ольга. Без вас шоу будет наверняка другим.
Ей не понравилось, что человек лет на двадцать моложе зовет ее по имени, но Ольга промолчала, еще раз проявив старомодность, хотя сегодня ей уже незачем беспокоиться.
Однако ей не хотелось терять время на неискренние любезности, нужно было сделать еще кое-какие дела, и некоторые из них ее пугали даже больше, чем бессрочный отпуск по здоровью и уход из Джунглей дядюшки Джингла.
— Мне будет не хватать моей работы, — сказала она и почувствовала, что это правда. — Но боюсь, что прямой эфир в Сети теперь не для меня, по крайней мере, пока не пройдет недомогание. — Она понимала, называть это недомоганием — чистый самообман, поскольку было абсолютно ясно, что все гораздо серьезнее и сложнее, но в обычном мире проще говорить языком, понятным тем, кто в нем живет.
— Конечно, конечно. — На экране за спиной Фордхэма или Фарнхэма дядюшка Джингл закончил свой танец и рассказывал сказку, усердно размахивая руками. — Нет смысла говорить, что мы все желаем вам скорейшего выздоровления, но не торопим вернуться к работе! — Он расхохотался, но, увидев, что Ольга к нему не присоединилась, слегка рассердился. — Ну, я не думаю, что нам стоит продолжать, эти интервью при увольнении — чистая формальность, конечно.
— Конечно.
Он быстро просмотрел ее досье, лежащее на блестящем столе, повторяя еще раз правила отпуска по медицинским показаниям, которые она уже несколько раз слышала в других кабинетах. Он позволил себе еще несколько назиданий и, наконец, завершил беседу. Ольга размышляла, пытаясь понять, какая задача ставилась перед подобными собеседованиями раньше, когда они вводились, — прощупать уходящего сотрудника, убедиться, что он не уносит семейное серебро с собой? Или «Оболос Энтертейнмент» в самом деле верит в свою рекламную чушь — «Друзья навек!»?
Ольга отбросила горькие мысли. Неужели так бывает всегда, не важно, пришел ли человек к безумию или к славе, — постоянно возвращаешься к обыденности, к мелочам? Интересно, думала ли Жанна Д'Арк о том, какая башня выше, или о том, толстят ли ее доспехи, когда голоса на время замолкали?
Это случилось всего две ночи тому назад.
Ольга ушла с шоу на полчаса пораньше, потому что у нее разболелась голова. Последнее время у нее случались сильные головные боли, но эта превосходила все прежние по интенсивности: голова казалась горячим яйцом с тонкой скорлупой, из которого что-то пытается вытечь. Даже приняв обезболивающее, она часами не могла уснуть, а когда сон приходил, Ольгу одолевали жуткие кошмары, полные образов, которые она забывала после пробуждения, но от которых несколько раз просыпалась в холодном поту.
Она опять проснулась в самый холодный, самый темный час, между тремя и четырьмя ночи, на этот раз боль ушла.
Ольга стала воспринимать эту темноту и тишину уже по-новому, с удивительно спокойным умонастроением, будто то, что причиняло головные боли, наконец, вышло из яйца, выползло через ухо, испарилось. Она не ощущала себя прежней, как будто вернувшийся покой стоил ей потери чего-то.
Сама не зная почему, она пошла через комнаты, не включая света, не обращая внимания на жалобно-вопросительные повизгивания Миши, чтобы усесться в глубокое кресло-станцию. Когда подключилась ее оптоволоконная связь, она не вошла ни в систему «Оболос», ни в какую другую. Она сидела в темноте и чувствовала пустоту вокруг и шипение на другом конце кабеля, так близко, что казалось, шум прикоснется к ней, если захочет.