— Нет, это совсем не то, — сказал Мередит. — Это совсем другое дело, дорогая.
— Надеюсь, что не то, — сказала она. Но думала она как раз наоборот, и он это знал. И еще он знал, что она уже решила, как ей поступить — она не отпустит Мерри и использует ее побег из дома как дубинку и будет ею угрожать или даже бить ею Элейн, чтобы та отказалась от девочки. Знал он и причину этого решения. Но не сказал ни слова. Джеггерс поглядел на них поверх очков и тоже промолчал. А Карлотта заметила, что им лучше поторопиться в аэропорт, встала и взяла у Сэма кофейную чашечку.
— Нам некуда торопиться, — возразил Сэм. — Лимузин уже внизу.
— Спасибо, — сказал Мередит, — я совсем про него забыл.
— Ты же попросил его вызвать. Он здесь.
— Отлично. Ей это так понравится! Она будет в восторге!
— Не сомневаюсь, — сказал Джеггерс. — Но полагаю, что она должна быть в восторге, увидев тебя.
— Да, я — мороженое, — сказал Мередит, — а лимузин — вишенка сверху.
— Отлично, отлично!
— Ну, готовы? — спросила Карлотта, выходя из спальни, где приводила в порядок прическу. — Поехали!
Они молча спустились на лифте, молча прошествовали по вестибюлю и вышли на улицу к ожидающему их лимузину. Все трое были заняты своими мыслями и не просто заняты, а поглощены и даже озадачены ими, ибо никто не мог сказать, чем прибытие маленькой девочки в нью-йоркский аэропорт может обернуться для каждого из них.
Мередит помог Карлотте усесться на кожаные подушки, потом сел сам, за ним — Сэм, захлопнувший дверь. Сэм сказал водителю:
— В Айдлуайлд. Компания «Америкен», пожалуйста.
Лимузин отъехал от тротуара и слился с потоком машин.
Сэм Джеггерс был озадачен тем, как все гладко получалось. Появление маленькой девочки именно теперь, когда переговоры вступили в решающую стадию, грозило срывом этих переговоров, а это как раз то, о чем он мог только мечтать. Это было чертовски запутанное дело, переговоры о контракте. Ему очень не хотелось, чтобы Мередит подписывал контракт. Ну, разумеется, он не хотел, чтобы Мередит связывал себя контрактом дольше, чем на год, а это значит — две, от силы — три картины. Это был захватывающий и рискованный новый бизнес, и, думал он, Мередит должен немного притормозить. Контракты на конкретные картины под конкретного киноактера, когда разные студии конкурируют друг с другом, чтобы выжить, и все вместе конкурируют с телевидением — это то, что надо. Хватит надолго связывать себя изнурительной работой. Сэма страшно возмущало, что Мередит получает пятьдесят тысяч за картину, в то время как одна кинокомпания продает его другой за полмиллиона и получает фантастическую прибыль, ничего при этом не делая, то есть ровным счетом ничего, только владея Мередитом. Это приводило Сэма в бешенство, и он даже не думал о потерянных сорока пяти тысячах долларов, что соответствовало его кровным десяти процентам с остающихся четырехсот пятидесяти тысяч. Это было дело принципа. Ну в скольких еще картинах он сможет сняться, сколько он еще сможет эксплуатировать свою молодость и привлекательную внешность, и долго ли еще эти жирные сволочи будут делать на нем деньги? А ведь тут начинается кое-что новенькое и как раз, может быть, на Манхэттене, на этих переговорах о новом контракте, ради которого Мередит и прилетел в Нью-Йорк. И вот теперь Мерри, как снег на голову. Как ее приезд повлияет на дела?
В глубине души Сэм надеялся, что Мередит сам захочет оставить ее у себя, или поддастся уговорам Карлотты, которой захочется это сделать. Это был бы идеальный вариант. Тогда Мередит не захочет ехать в Африку, а останется с дочкой либо в Нью-Йорке, либо в Лос-Анджелесе, чтобы окружить ее теплом и заботой. А если он не поедет в Африку, тогда он не будет участвовать в картине о жизни Сесила Родса, а значит, он не подпишет этот чертов контракт, о чем как раз и мечтал Сэм. И все же, все же… Ему все это очень не нравилось, потому что нарушало привычный ход вещей и вносило сумбур в дело — даже в такое несерьезное дело, каким он занимается. Нет, вторжение девятилетней девочки не должно нарушить ничьих планов. Оно, конечно, уже их нарушило, но так нельзя. И поскольку это уже случилось, он дал себе слово, что будет действовать очень осторожно, предельно предусмотрительно, чтобы ни во что не вмешиваться, не высказывать своего мнения, не одобрять и не осуждать, предоставив Мередиту возможность все решать самому, с помощью Карлотты, разумеется, но — самому. Дружба с Мередитом возлагала на него огромную ответственность за любые решения, и это было самое тяжкое бремя его обязанностей официального представителя кинозвезды. Самое тяжкое, но и самое приятное.
Если Сэм молчал, потому что не хотел влиять на решение Мередита, то Карлотта молчала из совсем иных соображений. Она мечтала получить ребенка. Она мечтала получить эту девочку. Как же ей этого хотелось! Она даже опасалась, что говорила об этом слишком много, сказала что-то лишнее и тем самым могла как-то смутить Мередита. В конце концов, это его дочь. И сама ситуация была довольно щекотливая: она хотела, чтобы он сам решил оставить ребенка с ними, но чтобы при этом не чувствовал себя виноватым из-за того, что некогда отдал ее матери, отчего ему будет трудно встретить ее с должным радушием и ввести в их семью так же легко, как кусок масла растворяется в горячем молоке. Она молила Бога, чтобы встреча прошла как можно непринужденнее.
Она также знала, что если захочет, то сумеет подтолкнуть его к нужному решению. И она очень хотела этого или, во всяком случае, к этому стремилась. Но если теперь опять возвращаться к той неприятной истории, то это значит только лишний раз травмировать девочку, взваливать на ее слабые плечики непомерный груз. К тому же это касается не только девочки, но и самой Карлотты, и даже Мередита. А если все пойдет как надо, то Мерри станет прекрасной заменой для них обоих, станет их ребенком, и тогда она, Карлотта, забудет все, что случилось с ней в годы войны.
…Мередит тогда, получив двухнедельный отпуск на студии, приехал в Нью-Йорк. Он позвонил ей и пригласил поужинать. Ужин был великолепный: два сорта вина, сочный толстый бифштекс, парниковая клубника — каждая ягода размером с хороший лимон, — экстравагантный и дорогой ужин. Она отметила, без всякого умысла, что он оплатил счет по армейскому чеку. Потом он рассказал ей о своей воинской службе и она, кажется, поняла, отчего он показался ей совсем не похожим на того Мередита, каким она запомнила его после первой встречи. Он был не просто сержантом, как он объяснил, а киноактером, у которого еще не истек контракт, и он был на жаловании. Точнее, получал половину сержантской ставки, но все равно это была куча денег. История с его воинской службой была довольно запутанная. Он пошел в армию, потому что так ему посоветовали на студии. Суть дела заключалась в том, что он поступил в специальную службу — кинокомпания об этом позаботилась — и разъезжал по стране, продавая облигации военного займа.
— Звучит неплохо.
— Это мерзко! Конечно, в принципе все это очень даже хорошо — самое теплое местечко в армии. И оно досталось мне. Но я вот все думаю, если бы у меня было побольше храбрости, я бы добился перевода в пехоту или в воздушный десант. Конечно, мои боссы на студии были бы в ярости. Но я бы хоть делал что-то полезное.