— Счастлив приветствовать странницу, проделавшую путь из Города Света в Мишурный Городок.
Брезгливое смирение, прозвучавшее в голосе Джослин, рассказало Мару все, что он хотел знать. Теперь ему оставалось только загрузить ее рутинной работой, а дальше случится одно из трех. Либо она слишком рано раскроет козыри — и проиграет, либо ей осточертеет бессмысленная возня и она уволится, либо — и это наиболее вероятно — она деградирует в одного из бесчисленных зомби, из которых состоит журналистский корпус Голливуда. Map называл эту группу бригадой живых мертвецов, кормившихся сплетнями, бюллетенями для прессы и прочей падалью и мечтавших только об одном: как бы побыстрей дождаться, пока их избавят от мук и проткнут осиновым колом.
Джослин, которая даже не подозревала об истинных причинах перевода в Лос-Анджелес, тем не менее прекрасно знала, что ей делать. Порой случается так, что лишняя информация может только навредить математику при решении сложной задачи. Точно так и в политике: недостаток информации необязательно ставит тебя в невыгодное положение. Джослин отдавала себе отчет в том, что должна сработать «на уровне», поскольку спрос с нее будет особый. Не зная, чем обернется для нее новое место работы — потерей должности или, наоборот, повышением, — она прекрасно сознавала, что выход у нее только один: взяться за предложенную ерундовую тему и попытаться сделать из нее конфетку. Рано или поздно нью-йоркские издатели заметят, как она справляется с поручениями.
И тем не менее абсурдность первого же задания застала ее врасплох. Экспедиторша принесла ей досье и оставила в папке с входящими материалами, как самый обыкновенный документ, хотя с таким же успехом могла вложить туда кусок собачьего дерьма, выполненный из пластмассы. Джослин прекрасно знала, что это за материал. Она сама работала над ним в Париже восемь месяцев назад, и на ее глазах он рассыпался в пух и прах.
Собственно говоря, мертвяком он был уже изначально, когда она получила из Нью-Йорка задание с вопросами для интервью. Да и сам замысел был банальным, избитым, старым, как мир. Без намека на свежесть. Ну кто, скажите, не знает, что американские режиссеры часто снимают две версии фильма: одну для внутреннего потребления, а вторую — на экспорт? И кто не знает, что экспортные версии более сексуальны, раскованны и откровенны и что в них гораздо чаще бывают откровенные сцены? Фильмы делаются специально для Европы и рассчитаны на европейскую публику. Ну и что тут такого?
Внимание Джослин привлекла записка, начертанная почерком Мара и прикрепленная к конверту. Текст был нацарапан его излюбленным синим карандашом (синим карандашом пользовались редакторы, а Map вовсе не был редактором). Записка гласила: «Как насчет того, чтобы попробовать?»
Впрочем, Джослин думала даже не о материале, а о возможном столкновении с Маром. Стоило ли ей ввязываться в свару? Тем более из-за такой ерунды? Или подождать? Исчезнуть на два дня из редакции и притвориться, что она работает над статьей, а потом прийти на работу и сказать, что ничего не вышло? Или сказать это сразу, признавшись, что она работала над этим материалом в Париже? Каждый из вариантов таил в себе опасность. Она налила из титана кипятку, сделала себе растворимый кофе и вернулась к своему столу почитать «Голливуд репортер» и «Дейли вэрайети».
Она пила кофе и перелистывала страницы, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку.
— Джослин Стронг слушает.
— Привет, Джослин! Это Джо Бартон из Нью-Йорка. Как поживаешь?
Бартон вел раздел спорта и развлечений в головной конторе «Пульса».
— Вообще-то я звоню Мару, — сказал он, — но хотел сперва поздравить тебя с прекрасной статьей о спутнике. Здорово сработано!
Статья о спутнике была посвящена гонке, которую устроили три разные кинокомпании, снимавшие фильмы о собаке в космосе, — несомненно вдохновленные запуском на орбиту русского спутника с Лайкой на борту. Каждая стремилась опередить конкурентов, но в итоге фильмы должны были выйти на экран в лучшем случае с недельным интервалом. Причем фильмы, судя по всему, препаршивые.
— Спасибо, — сказала Джослин. — Мне просто повезло с сюжетом. А дальше оставалось только сделать несколько телефонных звонков.
— Ты скромничаешь, Джослин.
— Вовсе нет. Я просто произвожу такое впечатление. И могу себе это позволить, поскольку вы мне делаете головокружительную рекламу.
— Это мы всегда готовы, крошка. Кстати, у тебя не ожидается что-нибудь горяченькое на этой неделе?
— Не знаю… — начала Джослин. А потом вдруг решила: была не была! И выпалила: — В каком состоянии старый материал об экспортных версиях американских фильмов?
— Эта дохлятина?
Значит, она оказалась права — Map намеренно подсунул ей эту рухлядь, чтобы она только понапрасну тратила время.
— Да, но, может быть, эту дохлятину можно как-то оживить…
— Каким образом? Если придумаешь, ты — гений. Джослин, которая, ведя беседу, не сводила глаз с раскрытого номера «Голливуд репортер», вдруг неожиданно для себя выпалила:
— Я вот как раз подумала о новом фильме Гарри Кляйнзингера «Продажная троица». Там играет Мерри Хаусман.
— Ну и что из этого?
— Это ее дебют в кино. Она такая юная и невинная, что может вдохнуть свежую струю в древний сюжет. А Кляйнзингер как раз делает две версии.
— Не знаю, — с сомнением произнес Бартон. — Может быть, ты и права. А она играть-то хоть умеет?
— Откуда мне знать, черт возьми? Она пока играла только в одной бродвейской пьесе, а я только что вернулась из Парижа.
— Ну и что? Ты же летела через Нью-Йорк, не так ли?
— Нет, я предпочла лететь через Северный полюс.
— Тогда вот что. Попытайся разнюхать, как обстоят дела, а потом перезвони мне. Если наткнешься на что-нибудь стоящее, я дам тебе зеленый свет.
— Отлично, — сказала Джослин. — Договорились.
— Вот и славно. Теперь дай мне Кряйгера, пожалуйста.
— Пожалуйста.
— И еще раз спасибо за спутник.
— Не за что.
Джослин нажала на кнопку интеркома и переключила Бартона на Кряйгера. Потом сходила к Мару и сообщила, что берется за присланный материал. Теперь, что бы ни случилось, она выйдет сухой из воды. Если статья удастся, Бартон вспомнит, что задумка принадлежала ей. Л в случае провала она отыграется на Мерри Хаусман.
Джослин позвонила на студию, побеседовала с пресс-агентом и договорилась, что приедет брать интервью завтра днем.
Из всего персонала студии личное бунгало осталось только у Гарри Кляйнзингера. Все остальные домики были уже давным-давно снесены, а их бывшие владельцы — режиссеры и кинозвезды, заслуживавшие подобные привилегии, — переселились в длиннющие приземистые строения из красного кирпича, внешне напоминающие казармы. Однако Кляйнзингер переезжать отказался, а вес, влияние, да и польза, которую он приносил студии, были столь велики, что для него сделали исключение, оставив отдельное бунгало, в котором размещались одновременно его жилье и офис. Располагалось бунгало в самом отдаленном и уединенном уголке огромной студии — примерно в пяти минутах езды от главного съемочного павильона. Столько, во всяком случае, приходилось добираться туда по извилистой дороге, змеившейся мимо других съемочных площадок — тропических джунглей, улочки поселения первых колонистов, Марокканского квартала и ковбойского городка с Дикого Запада. Впрочем, в бунгало хватало места, чтобы Кляйнзингер разместил в нем собственную монтажную комнату и небольшой просмотровый зал.