И тут в памяти Владика шевельнулось спасительное воспоминание.
— Стой, стой! — вскрикнул он. — Я не знаю, с этим убийством связано или нет, но один старый хмырь по пьянке хвастался, что работает связником у каких-то крутых парней, вроде они заказной мокрухой пробавляются.
— Что ж, может, это интересно, а может, и не очень. Проверить надо. Где, говоришь, того старикана найти можно?
— Я его пару раз в рюмочной видел, возле вокзала Финляндского. Егорыча спросишь — тебе покажут.
— Ладно, проверим, — милостиво согласился азиат, но что-то в его лице очень Владику не понравилось.
— Эй, парень, я тебе все сказал, что знаю, отпусти меня! Ты же обещал!
— Я тебе обещал, что на кусочки не разрежу и собакам не скормлю, так я и сделаю, я всегда правду говорю. А еще я обещал тебя отпустить, это верно. Но ведь ты болтать начнешь, о нашей встрече всем трепаться… Поэтому отпустить-то я тебя обещал, но что живого — этого не было.
И с невозмутимой улыбкой на устах он мощным движением руки сломал Владику шею.
***
Егорыч, старый одинокий алкоголик, значительную часть свободного времени (а у него все время было свободным) проводил в захудалой рюмочной на Финском переулке в ожидании счастливого случая. Под счастливым случаем он понимал доброго дядю, который ни с того ни с сего угостит старика рюмкой водки. Самое интересное, что время от времени такое действительно случалось, — пьяный человек щедр и сердоболен и готов иногда помочь ближнему. Правда, в морду ближнему он тоже даст без особенной причины, но это уж, так сказать, профессиональный риск.
В этот день Егорыч с утра чувствовал, что ему повезет. В рюмочной к нему подсел рослый плечистый парень с широким восточным лицом и ласково улыбнулся:
— Дед, давай-ка со свиданьицем!
Парень пододвинул Егорычу стакан, в руке у него забулькала поллитровка. Егорыч облизнулся в предвкушении.
— Я в Казахстане был, — сказал он благодетелю, — я казахов очень уважаю.
Ему хотелось сказать хорошему человеку что-то приятное.
— Да, да, — улыбался тот, — казахи хорошие, киргизы хорошие, узбеки хорошие, все хорошие. Выпьем, дед, за хороших людей.
Егорыч радостно опрокинул стакан в глотку, живительная влага побежала по пищеводу, весело обожгла желудок. Мир стал лучше и добрее, сердце молодо забилось в груди.
— Скажи мне, хороший человек, — сказал благодетель, наливая по второй, — у каких это крутых Ребят ты курьером работаешь?
Егорыч побледнел. Вот оно! Верь после этого людям! Он-то обрадовался, что нашелся хороший человек, поит его просто так, по доброте душевной, а этот змей погубить его хочет… Как же получи лось? Один только раз, по пьяни, и то шепотом, рассказал Егорыч про те письма… кому же он рассказал? Убей — не вспомнить… ведь как чувствовал, что добром его болтовня не кончится… Егорычу стало страшно.
— Нет, мил человек, обознался ты! Каким таким курьером? Кто же меня, пьянчужку подзаборного, к серьезному делу подпустит?
— Нет, дедуля, ты еще хоть куда. Смотри-ка, вот она, водочка… давай по второй, только ты мне расскажи.
— Чего тебе рассказывать? — испуганно зачастил старик. — Ничего я про те письма не знаю…
— А, письма, значит, передавал? Я ведь про письма не говорил, ты сам сказал. Давай дальше, а я тебе еще налью…
Водка призывно колыхалась в стакане, Егорыч махнул на все рукой и бросился как в омут:
— Я их и не видел никогда, он меня сам в темном подъезде схватил и сказал, что нужно делать. Я в одном проходном дворе пакет беру из-за ящика, в пакете — конверт и две десятки. Деньги мне за работу, а конверт надо в почтовый ящик опустить. Вот и все, я их и не видал ни разу. Но он мне сказал, что следит за каждым шагом моим, когда я конверт иду опускать, так чтобы я не вздумал деру дать или что не так сделать.
«Все ясно, — подумал азиат, — не хочет сам у почтового ящика светиться. Однако надо проверить, может, это и есть нужный нам вариант».
— А что я по пьяни наболтал тогда, будто мокруху заказывают — так это только догадка моя: уж больно все хитро да тайно придумано, не будут из-за ерунды такой огород городить. И деньги дают — кто за ерунду платить станет? Ясно, серьезное что-то у них… Можно еще выпить? — Егорыч жадно смотрел на стакан.
— Пей, дедуня, ты свой стакан заработал. Только пойдем потом, покажешь тот двор, где тебе конверт оставляют, и ящик почтовый, куда письма носишь…
Дед Егорыч жадно присосался к стакану. Что там дальше будет — кто его знает, а водка — вот она, родная.
Получив свой натуральный гонорар, Егорыч повел нового знакомого хорошо изученными проходными дворами между Финским переулком и улицей Комсомола. Сначала он показал тайник, потом — почтовый ящик. Покончив с этим неприятным делом, дед искательно заглянул в глаза «благодетелю»:
— А как бы старику на опохмелку?
— А как же, — улыбнулся тот, — зайдем в подворотню — не хочу на улице кошелек доставать.
Глаза Егорыча радостно заблестели: сегодня у него явно выдался удачный денек. Он пошел за «казахом» в темную подворотню, полностью успокоившись и гадая, сколько тот даст ему от щедрот. В полутьме глаза «благодетеля» нехорошо заблестели. Егорыч почувствовал неладное и жалобно застонал:
— Ты что, парень, ты не хотел ли старика обидеть? Это я про опохмел так просто, не надо мне денег, раз тебе жалко, ты меня угостил — и спасибо…
— Извини, дед, — тихо ответил ему азиат, — больно ты много болтаешь. Мне рассказал про тех ребят, еще кому-нибудь про меня расскажешь…
— Нет, нет! — в панике воскликнул Егорыч. — Я — могила! Никому ни слова, ни полслова!
— А как же! — улыбнулся «благодетель» и молниеносным ударом руки сломал тонкую шею старика.
***
В понедельник мы с Владимиром Ивановичем решили пойти в галерею Аделаиды Верченых, я выразила желание посмотреть на его работы. Он сказал, что в понедельник галерея закрыта для посетителей и самой Аделаиды там не будет, так даже лучше, никто не помешает.
В воскресенье вечером, вволю поработав на компьютере, я уселась чистить перышки. Следовало привести себя в порядок, ведь завтра я иду на свидание с мужчиной. Я внимательно рассмотрела себя в зеркало и очень расстроилась. Всего тридцать восемь лет, а выгляжу как старая кляча! Морщинки возле глаз и одна на лбу, вместо бровей какие-то джунгли, физиономия красная после вчерашнего гуляния. Ногти слоятся из-за домашней работы, приличного маникюра не сделаешь.
— Лизавета! — крикнула я в полном отчаянии.
Дочь явилась с третьего зова, помогла мне выщипать брови и наложить питательную маску на лицо.