Эта литературная маска, нарочитая литературность стихов, по-видимому, общий признак стиховой культуры 30-х годов, опиравшейся на стих 20-х годов как на материал. И здесь любопытно, что тогда как стихи Тютчева кажутся нам такими оригинальными, индивидуальными, в разное время раздавались голоса о их "общности", о их "литературности"; Огарев, например, пишет Анненкову: "Вы говорите, что стихи Тютчева выше всей лермонтовской поэзии. Нет, Анненков! Нет того sui generis * склада, никому иному не принадлежащего, который есть у Лермонтова и составляет особенность, производящую сильное впечатление. А по мысли много выше". ** Это мнение, конечно, характеризует прежде всего литературное направление самого Огарева, но есть факты, указывающие, что самая сложность тютчевского стиха, самая тонкость языковой его реформы стирали отчасти признаки его оригинальности, сильно сближали его стихи с чужими, но столь же сложными по традициям. Так. до 1903 г. печаталось во всех изданиях Тютчева стихотворение "По зеркалу зыбкого дола", представлявшее собою окончание стихотворения Вяземского "Ночь в Венеции". *** Его интонации, его образы близки к ознобишинским, шевыревским, глинкинским. Ср. такие стихи пушкинского эпигона Ознобишина (1830):
* Своего рода (лат.). - Прим. ред.
** П. В. Анненков и его друзья. Литературные воспоминания и переписка. 1835-1854. СПб., 1892, стр. 642.
*** См. "Русский архив", 1903, кн. 2, № 6, стр. 289.
Люблю, когда тот край блистает,
Облитый трепетной луной,
Когда окрестность чуть мелькает
Под серебристой пеленой;
И в отдалении тумана
Храм с колокольней над селом
Встает, в подобьи великана,
На небе темно-голубом.
Образы Тютчева были знакомее современникам, чем нам. Они мелькали у Глинки (1830):
Неосвеженная росою
Земля засохла, все в огне,
И запад красной полосою
Как уголь тлеет в тишине.
...И над сожженными брегами
Упало зеркало реки...
Самые материалы его лирики ("философические", натурфилософские) близко перекликались с живой еще в памяти 20-х годов натурфилософией Карамзина, в "Письмах русского путешественника", говорившего, что "течение натуры есть образ нашего жизненного течения". Ср. отдельные образы "Фонтана" со знаменитым описанием рейхенбахского водопада у Карамзина: "Трудно представить себе ту ужасную быстроту, с которою волна за волною несется в неизмеримую глубину сего водоема и опять вверх подымется, будучи отвержена его вечнокипящею пучиною и распространяя вокруг себя белые облака влажного дыму!"
Ср. еще: "гордая Белая гора в снежной своей мантии, в ало-цветной короне, красимой солнечными лучами, как царица среди прочих окружающих ее гор, высоких и гордых, но перед нею низких и смиренных... Вознося к небесам главу свою, она вопрошает Европу: что выше меня? и Европа ответствует ей почтительным молчанием. * Еще большая степень абстрактизации "природы" произошла в молодой русской натурфилософии 20-х годов, и поэзия Тютчева живет теми же темами и образами, что и статьи молодого Шевырева. Самая "двоичность" построения натурфилософии, обращенная в поэтические символы, была общей чертой философской лирики того времени. Ср. "Сон" Шевырева (1827):
* H. M. Карамзин. Письма русского путешественника. Сочинения H. M. Карамзина, т. II, изд. Смирдина, 1848, стр. 281, 333.
Два солнца всходят лучезарных
В порфирах огненно-янтарных...
Два солнца отражают воды,
Два сердца бьют в груди природы
И кровь ключом двойным течет
По жилам божия творенья
И мир удвоенный живет
В едином мире два мгновенья.
И сердцем грудь полуразбитым
Дышала вдвое у меня,
И двум очам полузакрытым
Тяжел был свет двойного дня.
У Тютчева своеобразие его литературного лица было в том, что средства стиля стали у него жанрообразующими. Так натурфилософский параллелизм, "двоичность" не осталась у него только материалом и стилем, но и повлекла всю организацию стихового материала. Самое построение у него стало параллелистическим или антитетическим, в зависимости от материала. Строфа (метр вообще) получила у него особую семантическую функцию: антитеза стилистическая развивается в антитетических строфах. Стихотворение стало одной антитезой, одним образом, стало фрагментом. Поэзия "совлекла с себя" (в этом смысле) "искусственные формы", и была найдена новая функция поэтической формы. Но жанровая новизна фрагмента могла с полною силой сказаться лишь при циклизации в сборнике: из сборника вырастает новое поэтическое лицо фрагментариста-философа, отдельные же "фрагменты" ощущались по соотношению с другими явлениями, близкими по материалу. Тютчев в первый раз выступил крупным циклом. Лицо было слишком ново. То, что выделило его поэзию - глубокое влияние стилевых элементов на жанр (ибо и Глинка и Шевырев и все упомянутые двигаются в пределах определенных жанров, философической оды и жанров 20-х годов, и только рассыпают их), освобождение от жанровых традиций - от Пушкина, двигавшегося в системе определенных лирических жанров 20-х годов, могло ускользнуть. Главные интересы его были в то время в другой области - прозы в журнале.
Характерна в данном случае самая природа некоторых стихотворений Тютчева, - они как бы отталкиваются от чужих стихов, это - "стихи по поводу стихов". Стихотворение Жуковского "Не тревожься, великан" (1848) было напечатано в "Русском инвалиде" с примечанием: "Чтение этих стихов воодушевило одного из наших поэтов, того, чьи прекрасные стихотворения, печатавшиеся в "Современнике" при жизни Пушкина, конечно, памятны читающей публике русской. Вот экспромт, набросанный поэтом:
Стой же ты, утес могучий;
Потерпи лишь час другой:
Не всегда ж волне гремучей
Воевать с твоей пятой и т. д." *
* См. об этом: Сочинения к переписка П. А. Плетнева, т. III. СПб., 1885, стр. 608. Письмо к Жуковскому.
Тютчев в своих зачинах дает как бы Vorgeschichte * своих стихотворений, он как бы отталкивается от положений, в самих стихотворениях не данных (это и делает его фрагментарную форму конкретной).
* Предыстория (нем.). - Прим. рев.
Но очень часто эта Vorgeschichte - литературного происхождения (ср., главным образом, его полемические зачины - "Нет" и т. п.).
Таково, например, "отталкиванье" Тютчева в стихотворении: "Пускай орел за облаками". Сопоставление (символическое) орла с лебедем было излюбленным в европейской поэзии, причем в этом символическом состязании побеждал орел. У Тютчева победа за лебедем.
Ср. Гюго "Le poиte dans les rйvolutions" (Odes et Ballades, 1821):
L'alcyon, quand l'ocйan gronde,
Craint que les vents ne troublent l'onde,
Oщ se berce son doux sommeil;