* Вейсс. Основания или существенные правила философии, политики и нравственности, стр. 120-121.
** Там же, стр. 123.
В статье о страстях прославлен, таким образом, энтузиазм и "сильные страсти". Если вспомнить, что Кюхельбекер в теории высокой поэзии - вслед за Лонгином и Батте - объявляет энтузиазм, восторг главной действующей творческой силой поэзии, станут ясны точки соприкосновения литературной теории Грибоедова и Кюхельбекера 20-х годов с "гражданскою" теорией. Вызывало ли на размышления и споры описание "общих страстей" или характеристика "частных страстей" (любви, лености), апология страстей у Вейсса, разумеется, запомнилась Пушкину.
Между тем конец XVI строфы посвящен литературным спорам Ленского и Онегина:
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем,
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
Что такое "северные поэмы", которых не понимал Онегин?
Ответ мы найдем опять-таки в лицейских спорах об эпосе; вспомним, что еще в лицее Кюхельбекер изучает особо внимательно Камоэнса, Мильтона (по учебникам), Мессиаду в оригинале, что у него есть следы знакомства с Шапеленом и раннего изучения Шихматова.
Один из первых эпических опытов, написанных в легком роде conte "Бову" 1815 г., Пушкин начинает с полемического вступления, направленного именно против старых эпиков и против попыток их воскрешения:
Часто, часто я беседовал
С болтуном страны Эллинския,
И не смел осиплым голосом
С Шапеленом и с Рифматовым
Воспевать героев севера.
Несравненного Виргилия
Я читал и перечитывал,
Не стараясь подражать ему
В нежных чувствах и гармонии.
Разбирал я немца Клопштока
И не мог понять премудрого;
Не хотел я воспевать, как он;
Я хочу, чтоб меня поняли
Все, от мала до великого.
За Мильтоном и Камоэнсом
Опасался я без крыл парить:
Не дерзал в стихах бессмысленных
Херувимов жарить пушками... И т. д.
Верный взглядам Буало, Вольтера и Лагарпа на "высокие, но варварские" поэмы, Пушкин уже в лицее выработал основную номенклатуру и основные возражения против старых эпиков; северные поэмы - это поэмы, в которых воспеваются северные герои, поэмы Шапелена, Шихматова ("La pucelle", "Петр Великий"); а затем - поэмы северных поэтов - эпос Мильтона, Клопштока. Обвинение в "бессмысленности", непонятности, в недоступности языка высокого эпоса остались те же.
И здесь Ленский в поэме ведет беседы с Онегиным на острые темы бесед Кюхельбекера с Пушкиным.
После IX строфы следовали четыре строфы, посвященные "певцам слепого наслажденья". Быть может, они вычеркнуты, потому что и противоположное направление представлено в темах того же жанра - элегии. Элегические темы Ленского (за исключением темы "священных друзей") тоже не таковы, чтобы на них склонил свой взгляд
...праведник изнеможденный,
На казнь неправдой осужденный... [39]
Но это объясняется тем, что в 1823 г. для Пушкина еще был жив облик Кюхельбекера-элегика; еще только шел разговор о новом "грибоедовском" направлении поэзии, казавшемся старым друзьям скоропреходящим увлечением. Разговор шел не о враждебных жанрах - они еще не выяснились, - а о самом направлении поэзии. Ленский - элегик и остается им на всем протяжении поэмы. В IV главе он даже дает повод к прямой защите элегия, прямой полемике против статьи Кюхельбекера 1824 г. "О направлении поэзии" (строфы XXXII-XXXIII):
Но тише! Слышишь? Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий...
В следующей строфе XXXIV, впрочем, иронически указывается:
Поклонник славы и свободы, В волненьи бурных дум своих, Владимир и писал бы оды, Да Ольга не читала их.
Мне приходилось отмечать, [40] что в "стихах Ленского" нашло пародическое отражение несколько явлений одного круга, что здесь и воспоминание о двух стихах Рылеева ("Богдан Хмельницкий"), особо запомнившихся ему:
Куда лишь в полдень проникал,
Скользя по водам, луч денницы [41]
(сравнить:
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;),
что припомнилось здесь и послание Кюхельбекера по поводу "Кавказского пленника":
И не далек быть может час,
Когда при черном входе гроба
Иссякнет нашей жизни ключ,
Когда погаснет свет денницы,
Крылатый бледный блеск зарницы,
В осеннем небе хладный луч.
Кстати, это послание, полученное Пушкиным во время написания I главы, при всей иронии адресата отразилось еще и на строфе XLV главы I "Евгения Онегина":
Страстей игру мы знали оба; Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей.
Сравнить "Послание" Кюхельбекера, обращение к Пушкину: Одной постигнуты судьбою, Мы оба бросили тот свет Где мы равно терзались оба, Где клевета, любовь и злоба Разлучили обоих нас...
Есть общее со "стихами Ленского" также и в стихотворении Кюхельбекера "Пробуждение" ("Соревнователь просвещения и благотворения", 1820, № 2, стр. 197):
...Что несешь мне, день грядущий?
Отцвели мои цветы;
Слышу голое вас зовущий,
Вас, души моей мечты!
...Но не ты ль, любовь святая,
Мне хранителем дана!
Так лети ж, мечта златая,
Увядай, моя весна!
12
В Ленском не только затронут круг литературных вопросов. В чертах геpоя, в главном сюжетном пункте, катастрофе - дуэли - можно проследить конкретные черты: а главное - в романе отчетливо указан путь, по которому должен был пойти высокий поэт. Из конкретных черт можно указать фразу Ленского:
- Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг...
В ряде ранних стихотворений Кюхельбекера ("К домоседу", "Как счастлив ты, мой юный, милый друг" [42] и др.) - нападки на "свет" и противопоставление ему тихого сельского уединения. Такова и обширная выписка из Вейсса в "Словаре" - "Картина многих семейств большого света".
Сюжетная катастрофа - дуэль, - как известно. вызвала упреки современной критики в немотивированности; ср. "Московский вестник": "Вызов Ленского называют несообразностью. Il n'est pas du tout motivй, * все кричат в один голос. Взбалмошный Онегин, на месте Ленского, мог вызвать своего противника на дуэль, а Ленский - никак" ("Московский вестник", 1828, ч. VII, № 4). То же - во враждебной критике "Атенея". [43]