– Батюшка, убирайтесь, здесь вам не место!
Митрополит трясет головой, смотрит белыми старческими глазами на молодого офицера и торопливо запахивает полы рясы. Тучный поп усаживает его в сани.
Миша громко кричит оробевшему митрополиту:
– Пришлите для переговоров Михаила! Стрелять не будем.
Просвистал выстрел.
Митрополит вздрогнул, вцепился руками в попа, и извозчик помчал их обратно.
Вильгельм с ужасом посмотрел на Мишу:
– Зачем ты позвал Михаила? Зачем ручался за безопасность? Кто тебе дал приказ?
Миша упрямо дергает головой и улыбается недобро. Он знает, что делает, и старший брат ему не указчик.
Сзади раздается голос:
– Случай прекрасный, пренебрегать нельзя.
Вильгельм оборачивается и видит тусклые глаза Каховского.
Саша инстинктивно хватает за руку Вильгельма:
– Не волнуйся так.
А Пущин говорит тихо и насмешливо:
– В добрый час, ваше высочество.
Они стоят в середине живого проулка – между каре московцев и каре Экипажа. В руках Вильгельма все тот же пистолет, отличный пистолет, который дал ему сегодня утром Саша и который по милости извозчика пролежал в снегу у Синего моста никак не менее двух минут. Такие пистолеты прекрасно стреляют, особенно если порох, насыпанный на полку, сух.
Там, где стоит Николай, неладно: мастеровые, мещане и работники швыряются камнями с лесов Исаакиевской церкви, пули московцев тоже долетают до Николая – они знают, где он стоит. Надо перебираться в другое место, под прикрытие к Мишелю; нагибая голову, Николай проезжает к семеновцам.
Мишель вполне чувствует свое значение. Он ощущает прилив военного самодовольства.
– Разреши, я с ними сам переговорю. Мне передавали, что офицеры Экипажа хотят со мной переговорить.
Николай косится на брата. Самодовольство Мишеля ему неприятно.
– Сколько уже парламентариев посылали, – говорит он и машет рукой. – Митрополит, и тот не помог.
– Да, но мне через митрополита передавали, – возражает Мишель.
Как в детстве, братья состязаются друг с другом. Мишель никак не хочет уступить Николаю.
– Делай как знаешь, – сухо отвечает Николай.
Мишель проезжает к Гвардейскому экипажу; рядом с ним свитский генерал. Черный султан Мишеля прыгает; он сдерживает лошадь. Уже перед самым фасом каре он вдруг понимает, что ехать на переговоры действительно не следовало. Передние ряды притихли; несколько седых солдат смотрят на него исподлобья. На солдат, по-видимому, надежда плохая, и нужно разговаривать с офицерами.
Он любезно опрашивает у Миши:
– Можно мне говорить с войском?
Миша пожимает плечами.
– Вот что, братцы, – Мишель говорит громко, от чего слова теряют всякую выразительность, – брат Константин отрекся от престола. Вам теперь нет никакой причины отказываться от присяги Николаю Павловичу.
Мишель прикладывает руку к груди:
– Умоляю вас возвратиться в казармы.
– Подавайте его сюда, Константина! – крикнул приземистый матрос (это был Куроптев, он стоял на проулке, вместе с Дорофеевым, рядом с Вильгельмом).
– Подавайте его сюда! – закричали в рядах.
В самой середине, в проулке, идет тихий разговор, там совершается тихо какое-то движение. Мишель начинает следить украдкой за этими людьми.
Худой и длинный человек скидывает с себя шинель и роняет ее на снег, как бы не замечая этого. Он в черном фраке, а в руках у него пистолет. Рядом с ним человек в бекеше, плотный, русый, со спокойными, ясными глазами, с румянцем во всю щеку.
Мишель пытается что-то крикнуть солдатам, но в это время солдаты начинают кричать:
– Ура конституции!
И покрывают его голос.
И в это же время Пущин говорит несколько смущенно Вильгельму:
– Voulez vous faire descendre Michel? [37]
Он слегка потупил взгляд, не смотрит на Вильгельма, косит в сторону.
И Вильгельм отвечает еле слышно:
– Oui, Jeannot. [38]
Он незаметно выдвигается вперед.
Взгляд Мишеля опять падает на худого, долговязого человека. Как будто он раньше где-то видел этого урода, лицо какое-то знакомое.
Саша Одоевский говорит Вильгельму:
– Есть ли у тебя довольно пороху на полке?
Он смотрит на свой длинный пистолет, который крепко зажат в длинных пальцах Вильгельма.
– Есть довольно, – отвечает беззвучно Вильгельм.
(«Что за черт, длинный целится. В генерала рядом. Ускакать, ускакать сейчас же». – Мишель делает знак генералу и с ужасом видит, как черное дуло пистолета ползет вправо и смотрит ему в глаза.)
В проулке тихий разговор:
– Я близорук. Который Мишель?
– С черным султаном, – отвечает Александр Бестужев.
Дорофеев, который стоит слева, трогает осторожно за рукав Вильгельма и качает головой:
– Пожалейте себя, барин.
Вильгельм улыбается Дорофееву, не глядя на него, и отвечает шепотом, так что тот не слышит:
– Милый, всем умирать.
И целится в черный султан.
Курок спущен, но вместо выстрела – какой-то щелкающий звук. Лошади Мишеля и генерала танцуют на месте, поворачиваются, скачут прочь. Вильгельм растерянно смотрит на пистолет, потом на удаляющийся черный султан. Он стреляет вниз.
Щелканье.
– Что за проклятие?
Он поднимает глаза на Пущина. Он не понимает. У него чувство почти физической боли, – как будто он замахнулся камнем, а камень сорвался, упал и руке больно от размаха.
Кто-то накидывает на него сзади шинель – Дорофеев. Ему жарко, рыдания душат его. Он скидывает шинель. Он прикладывает левую ледяную руку к огневому лбу. (В правой крепко зажат пистолет.) Пущин говорит Дорофееву и Куроптеву с сожалением:
– Эх, ребята, скорее бы дело кончили.
И туман, туман перед глазами. Он, качаясь, смотрит в землю, достает из кармана платок левой рукой (правая как неживая, в ней пистолет) и прикладывает платок к голове. Эх, обвязать бы голову. И Вильгельм вскидывает глаза. Перед фасом каре белый султан.
Кругом голоса:
– Воинов, генерал Воинов.
(Воинов пробрался-таки поговорить с Экипажем.)