Генерал-губернатор

Генерал Маркиз Паулуччи.

Генваря 12 дня 1826 г. № 22.

Секретно

Начальнику 25-й Пехотной Дивизии

Господину Генерал-лейтенанту

и Кавалеру Гогелю 2-му.

От Генерал-инспектора всей Кавалерии

Главнокомандующего Литовским Отдельным Корпусом

Наместника Царства Польского

Его Императорского Высочества Цесаревича.

Г. Военный министр Генерал от инфантерии Татищев от 4-го генваря уведомил меня, что Государь Император высочайше повелеть соизволили сделать повсеместное объявление, чтобы взяты были меры к отысканию коллежского асессора Кюхельбекера, и если где окажется кто-либо, его скры– вающий, с тем поступлено будет по всей строгости законов против скрывающих государственных преступников; присовокупляя при том, что Кюхельбекер росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, сутуловат и ходит немного искривившись, говорит протяжно, ему около 30 лет. Во исполнение таковой Высочайшей Его Императорского Величества воли, предлагаю Вашему Превосходительству, объявив об оном по Высочайше вверенной Вам дивизии, принять строгие меры к разысканию, не находится ли означенный Кюхельбекер где-либо в расположении войск оной дивизии, и ежели окажется, то тотчас, задержав его, под строжайшим арестом мне с нарочным донести.

Генерал-инспектор всей Кавалерии

Константин.

Варшава

Генваря 11 дня 1826 г. № 77.

Надписано:

От 14 генваря предписано бригадным и полковым командирам о принятии строжайших мер к отысканию.

Генерал-лейтенант Гогель 2-й.

V

Высокий сухощавый человек с выпуклыми глазами сидел в загородном трактире за отдельным столом. Он смотрел по сторонам и бормотал:

– Что же будет со мной, что же теперь со мной будет?

Потом он положил голову на руки и зарыдал. В трактире было шумно и весело, цыганка пела, и сумрачный цыган с большими черными усами дергал гитару. За соседним столом появился неслышно небольшой, очень прилично одетый человек в форме отставного полковника. Он долго смотрел на длинного, потом быстро выхватил из кармана бумагу и пробежал ее глазами. Прочитав ее, он тихо свистнул. Потом подозвал слугу, расплатился и вышел. Через полчаса вышел и высокий худощавый молодой человек, пошатываясь. Его сразу же схватили двое каких-то людей, бросили в сани и помчали. Высокий закричал пронзительным голосом:

– Грабят!

Тогда один из молчаливых людей, который его крепко держал за руки, быстро окрутил ему рот платком, а другой столь же быстро связал ему веревкой руки. Высокий вытаращенными глазами смотрел на них.

Его привезли. Трое дежурных полицейских ввели его в комнату, бросили и крепко заперли на ключ. Люди, которые привезли высокого, устало разминали руки.

– Поймали, – сказал с удовлетворением один.

Тотчас же вышел, покачиваясь, полицеймейстер Шульгин. Он велел развязать высокому руки и начал допрос:

– Ваше имя, отчество, звание?

– Протасов Иван Александрович, – пробормотал высокий.

– Не запирайтесь, – сказал Шульгин строго. – Вы Кюхельбекер.

Высокий молчал.

– Кто? – переспросил он.

– Кюхельбекер Вильгельм Карлов, мятежник, коллежский асессор, – громко сказал Шульгин, – а никакой не Протасов.

– Что вам от меня угодно? – пробормотал высокий.

– Вы признаете, что вы и есть разыскиваемый государственный преступник Кюхельбекер?

– Почему Кюхельбекер? – удивился высокий. – Я ничего не понимаю. Я от Анны Ивановны формальный отказ получил, а потом меня схватили, а вы говорите Кюхельбекер. К чему все это?

– Не притворяйтесь, – сказал Шульгин. – Приметы сходятся.

Он вынул лист и начал бормотать:

– Рост высокий, глаза навыкате, волосы коричневые, гм, волосы коричневые, – повторил он.

У высокого были черные как смоль волосы.

– Что за оказия? – спросил Шульгин, озадаченный.

Высокий задремал, сидя в креслах.

– «Бакенбарды не растут».

Шульгин опять посмотрел на высокого. Бакенбард у высокого – точно – не было.

– А! – хлопнул он себя по лбу. – Понял. Выкрасился! Голову перекрасил!

Он позвал жандармов.

– Мыть голову этому человеку, – сказал он строго, – да хорошенько, покамест коричневым не сделается. Он перекрашенный Кюхельбекер.

Высокого разбудили и отвели в камеру. Там его мыли, терли щетками целый час. Волосы были черные. У Шульгина были нафабренные бакенбарды, и дома у него был спирт, который дал ему немец-аптекарь; спирт этот краску превосходно смывал. Когда старая краска начинала линять на бакенбардах, Шульгин мыл им бакенбарды, и краска сходила. Он написал жене записку.

«Mon ange, пришли немедля с сим человеком спирт, который у меня в шкапчике стоит. Очень важно, душа моя, не ошибись. Он во флакончике, граненом».

Высокому мыли голову спиртом.

– Полиняет, – говорил Шульгин, – от спирта непременно полиняет.

Высокий не линял.

Тогда Шульгин, несколько озадаченный, послал жандарма за Николаем Ивановичем Гречем. Николай Иванович становился специалистом по Кюхельбекеру.

Когда он вошел к полицеймейстеру, полицеймейстер, хватив полный стаканчик рому, сказал ему довольно учтиво:

– Прошу у вас объяснения по одному делу, а вы должны сказать сущую правду по долгу чести и присяги.

– Ваше превосходительство услышит от меня только сущую правду, – сказал Николай Иванович, слегка поклонившись.

– Знаете ли вы Кюхельбекера?

– Увы, – вздохнул Николай Иванович, – по литературным делам приходилось сталкиваться.

– Так. А вы его наружность помните?

– Как же, помню, ваше превосходительство.

Шульгин повел Николая Ивановича в другую комнату. На софе лежал высокий молодой человек и смотрел в потолок диким взглядом. Шульгин с сожалением посмотрел на его черную голову.

– Мыли, мыли, не отходит, – пробормотал он.

– Что мыли? – удивился несколько Николай Иванович.

Шульгин махнул рукой.

– Кюхельбекер ли это?

– Нет!

– А кто это?

– Не знаю.

Тогда молодой человек вскочил и закричал жалобным голосом:

– Николай Иванович, я ведь Протасов; вы ведь меня у Василия Андреевича Жуковского встречали.