Эта-то Мишель Михайловна Рукавичкина и стала Галинкиной попутчицей в первой командировке от свежеиспеченного журнала.
Судя по всему, это было ее первое самостоятельное путешествие, поэтому она просто захлебывалась неожиданной свободой.
– Галя, а давай наркотики попробуем? – предложила Мишка еще в Москве, как только они сели в самолет. – У нас же целые сутки будут в Амстердаме, жалко же ничего не увидеть!
– Почему ничего? – хмыкнула Галинка. – Картину «Ночной дозор» можно посмотреть. Рембрандт написал, знаешь такого художника?
– Да ну, картину… Картины и в Москве есть.
– Наркоты тоже в Москве полно.
– Все-таки в Москве как-то неприятно. А там – ну ты представь, квартал красных фонарей, марихуана, проститутки!
В Амстердаме, где происходила стыковка с рейсом на Перу, Галинка бывала много раз, ей нравился этот город, и она легко могла себе представить, какое счастливое предчувствие должно вызывать первое свидание с ним у всякого нормального человека.
– Ладно, – вздохнула она, – пойдем в кофе-шоп, покурим твою травку.
– А ты когда-нибудь там была? – с любопытством спросила Мишка.
– Была, – пожала плечами Галинка. – Сидят зачуханные мужики, с виду профессора из местного университета, никакой романтики.
– И что?
– И ничего. Курят, наслаждаются жизнью. Сам три затяжки сделаешь, тогда все вроде бы и неплохо становится, даже профессора. Жизнь налаживается.
Разочарование выглядело на Мишкином кукольном личике довольно комично.
– Да нет, это тебе показалось, наверное, – усомнилась она. – Все-таки в запретном плоде есть романтика.
– Это марихуана, что ли, запретный плод? Так она в Амстердаме разрешена.
Догадка о том, что в ближайшие две недели ей только и придется делать, что объяснять очевидное, изрекать банальности и отвечать на глупости, не добавляла Галинке оптимизма.
Догадливость всегда была ее отличительной чертой. Вот именно это – глупости, банальности и очевидности – как полилось из Мишки в первые минуты поездки, так не прекращалось до сих пор, то есть до последней стыковки рейсов, на этот раз в Париже. В Париже, по счастью, Мишка была не раз – ездила с мамой обновлять гардероб, – поэтому хотя бы не донимала Галинку просьбами сходить вместе в город «за приключениями», как две недели назад в Амстердаме.
Зато всю ночь донимала ее своими творческими идеями.
– Галя, как ты думаешь, про что мне лучше всего написать в журнал? – спросила она, как только Галинка погасила свет. – Ну, надо же творческий отчет о командировке. Например, про озеро Титикаку.
– Пиши про Титикаку.
– Это же самое большое соленое озеро в мире, да?
– Оно пресное.
– Ну да! А Гарсиа говорил, что соленое.
– Ты не расслышала, что Гарсиа говорил.
– Что я, глухая? Почему ты расслышала, а я не расслышала?
Галинка поняла, что еще две-три реплики в этом духе, и уснуть ей не поможет никакое снотворное.
– У берегов соленое, а в середине пресное, – сказала она. – Ты про берега напишешь, а я про середину.
– Ладно, – совершенно серьезно согласилась Мишка.
«Господи, – подумала Галинка, засыпая, – какие ж грехи надо было совершить Мише Рукавичкину, чтоб ты ему дал такое чмо в единственные дочери?»
Одно было хорошо: Мишель согласилась лететь в Москву самостоятельно, поэтому Галинка могла спокойно съездить к Надьке. От Парижа до Кельна было всего несколько часов автобусом, и жаль было бы не воспользоваться возможностью лишний раз увидеться с дочкой.
Кельн был особенный город – совершенно домашний, совсем свой. Галинка сама не понимала, почему это так, но не было в мире ни одного города, в котором она чувствовала бы себя так легко и спокойно. Были города ошеломляюще великие, как Рим, были отмеченные необъяснимым волшебным духом, как Париж, были энергетически могучие, как Нью-Йорк… Москва была необходима как воздух и за это любима. Но даже в Москве не было того ощущения надежности, правильности жизни, которое возникало у Галинки сразу же, как только она видела дымную громаду Кельнского собора; верно его Блок назвал!
Когда Надька объявила, что хочет учиться в Германии, Галинка сразу представила Кельн и даже не удивилась, что выбранная дочкой школа находится именно там. Когда Надька была еще совсем маленькая, Галинка уже чувствовала, что связана с нею малозаметными внешне, но внутренне очень чуткими нитями. У них были разные характеры, но общее прикосновение к жизни – эту старомодную фразу Галинка прочитала в мемуарах князя Волконского и нашла очень точной, потому что убедилась в ее точности на собственном опыте.
Автобус останавливался на центральном вокзале, поэтому появлением Кельнского собора – он открывался глазу посреди старых городских кварталов так просто, как будто не строился веками, а был нарисован на городской площади одним росчерком карандаша, – можно было налюбоваться вволю.
Вокруг собора уже была открыта рождественская ярмарка. По дороге через площадь Галинка не удержалась и съела глазурный пряник, запив его глинтвейном. И пряник, и глинтвейн пахли корицей, гвоздикой, медом и еще множеством счастливых праздничных запахов.
«Сейчас же с Надькой сюда придем, – слегка виновато подумала Галинка. – Не скажу, что без нее пряник ела».
Она немножко стеснялась перед дочерью своего детского нетерпения – Надька была серьезная барышня.
Галинка вдруг вспомнила, как когда-то ее саму назвали барышней. Ей было тогда пять лет, и она впервые услышала это слово; в гарнизоне, где служил отец, оно было, мягко говоря, малоупотребительно. В тот день она с самого утра караулила, когда разойдутся по домам мальчишки, которые, как назло, целый день торчали во дворе. Галинке было совершенно необходимо, чтобы они ушли, потому что она хотела спрыгнуть с крыши погреба, притулившегося в углу двора. Но хотеть-то хотела, а вот уверенности в том, что в последнюю минуту не испугается, у нее не было. Испугаться у всех на глазах казалось Галинке совершенно невозможным, поэтому она и ждала, когда уйдут мальчишки.
И влезла на поросшую травой крышу сразу же, как только двор опустел.
– Галинка, а что ты делаешь на крыше? – вдруг услышала она.
Отец всегда служил в южных гарнизонах, то на Украине, то в Краснодарском крае. Поэтому все называли его дочку Галинкой, по-южному. В детстве она даже не знала, что ее можно звать Галей, а когда узнала, это имя показалось ей каким-то неинтересным; она не связывала его с собою.
Оглянувшись, Галинка увидела старую учительницу Ольгу Матвеевну. Весь военный городок относился к старушке с почтением, и не только потому, что она была матерью начальника гарнизона, полковника Тимофеева, но главным образом потому, что она была не такая, как все. Говорила не как все – слишком спокойным голосом, слушала не как все – со слишком выраженным вниманием, и, это уж совсем не как все, каждую неделю, даже зимой, ездила в областную библиотеку за книгами. Из-за всего этого, а может, из-за чего-нибудь еще ее за глаза называли дворянкой.