Впрочем, в ту минуту, когда Ольга Матвеевна поинтересовалась, что она собирается делать, всего этого Галинка еще не знала.
– Я собираюсь прыгнуть с крыши, – честно ответила она.
Теперь, она считала, в этом уже можно было признаться, потому что, глянув вниз, убедилась, что все-таки не испугается.
– Это слишком высоко, – заметила Ольга Матвеевна.
– Но все же прыгают.
– Прыгают мальчишки. А тебе нельзя.
– Почему?
– Потому что ты барышня. А барышни не прыгают с высоты.
– Да? – удивилась Галинка; незнакомое слово ей понравилось. – Ну, значит, я особенная барышня, – решительно заявила она.
Ольга Матвеевна рассмеялась.
– Особенная барышня? Пожалуй, что так. С виду золотоволосый ангел, а в глазах чертики так и скачут. Что ж, прыгай, раз уж тебе это необходимо. Только не будешь ли ты против, если я тебя немного поддержу?
– Ладно, – разрешила Галинка.
Она прыгнула с крыши погреба на руки Ольге Матвеевне, а уже на следующий день делала это без всякой поддержки, наравне с мальчишками. С тех пор Галинка знала, что она особенная барышня.
Когда она пришла в школу, уроки были уже окончены и дети занимались в своих комнатах своими делами. Надька, в частности, что-то рисовала, разложив на столе не меньше сотни разноцветных карандашей.
– Мама! – обрадовалась она. – А почему ты не позвонила?
– Не знала, получится ли приехать. Я из Перу лечу, в Париже пересадка. А что это ты рисуешь?
– Буран в Якутии, – объяснила Надька. – Вчера про него в новостях было, ты слышала? Есть разрушения и человеческие жертвы. Мы всем классом решили сделать подарки и послать в Якутию детям. Потому что им же печально из-за такой беды.
Галинка незаметно улыбнулась.
«Другая жизнь, – подумала она. – Интересно, в Ярославле хоть кому-нибудь пришло в голову сделать подарки детям, которым печально из-за бурана?»
Она вспомнила, как ее, только начавшую ездить в Европу, поразило то, что кажется сейчас совершенно естественным ее дочке. Вот это отсутствие границ – не на местности, а в головах, это сознание, что любая человеческая радость, а особенно любое человеческое горе, где бы оно ни случилось, имеет к тебе отношение. Это чувствовалось во всем: какие новости главные в информационных программах, о чем разговаривают холеные старушки в кондитерских и по-индейски раскрашенные студенты в пивных, или вот в том, что рисуют школьники в свободное от уроков время.
– Тогда, наверное, надо не буран рисовать, а что-нибудь веселое, – сказала Галинка. – Рождество, например.
– Ой, правда! – расстроилась Надька. – Как я не догадалась?
– Давай на ярмарку сходим, – предложила Галинка. – Наберешься впечатлений, как раз и нарисуешь.
Всю дорогу до ярмарочной площади Надька рассказывала свои школьные новости. Их было много, и видно было, что они кажутся ей невероятно важными, и когда Галинка слушала дочку, эти новости казались такими же важными ей тоже. Потом они выбирали пряники – Надька хотела подарить один своей новой подружке Ангеле, потом пили глинтвейн и ели длинные колбаски, поджаренные на решетке над углями… Потом Надька покупала в ярком рождественском киоске маленькие металлические пластиночки, которые нужны ей были для специального браслета. Оказывается, появилось такое повальное увлечение у кельнских девчонок – браслеты, состоящие из множества пластиночек, каждую из которых можно вынуть и заменить новой, с каким-нибудь узором: серебряным знаком Зодиака, блестящими нотками на нотном стане, инициалами владелицы… Узорчатые пластиночки можно было дарить, выменивать, заказывать в специальных мастерских, в общем, заниматься ими с полным девчачьим самозабвением.
Галинка вспомнила, как в Надькином возрасте делала маленьких кукол из разноцветных мотков мулине. Этих нитяных кукол у нее было штук двадцать, и столько же их было у ее подружки, и обе они засыпали и просыпались с одной мыслью: как бы выдумать еще какую-нибудь необычную куколку и сделать для нее какой-нибудь необычный дворец из фольги…
Все это – куклы из мулине, браслеты с пластиночками – составляло ту бесхитростную окраску жизни, без которой невозможно детство. И Галинка радовалась, что детство ее дочки окрашено этими прекрасными в своей безмятежности цветами. Безмятежность дорого стоила в современном мире, это Галинка знала тоже. А еще было трудно добиться того, чтобы безмятежность не переходила в идиотизм, как у Мишели Рукавичкиной, а еще было трудно сочетать безмятежность с силой характера, но Надька уже умела это сочетать…
– Ма, – спросила она, – как папа?
– Как обычно. Скучает о тебе, ждет. Когда у тебя рождественские каникулы начинаются?
– Прямо перед Рождеством.
– Ну вот, может быть, папа тебя и заберет.
– Я и сама могу туда-сюда слетать, – пожала плечами Надька. – Надо только, чтобы вы разрешение для границы оформили.
– Зачем? Папе интересно будет за тобой приехать, он в Германии не был.
Галинка вовсе не была уверена в том, что мужу будет интересно приехать в Германию. Кольке был интересен только спорт, и, когда спорта не стало, краски мира для него поблекли. Первое время она пыталась увлечь его хоть чем-нибудь, но быстро поняла, что это невозможно. В Кольке не было той любви к жизни, которая была главной в ней самой, но у него была прямая честность перед жизнью, и трудно было представить, что он заменил бы свою сильную страсть к спорту страстью слабой – коллекционированием марок каким-нибудь.
Но в любом случае Галинка не хотела, чтобы дочка летела в Москву одна. Конечно, ее не сравнить с Мишелью – можно быть уверенной, что Надька не увлечется блужданием по магазинам в дьюти-фри и не пропустит свой рейс, – но все-таки ей даже не восемнадцать лет, как мадемуазель Рукавичкиной, а всего лишь десять. А мир вовсе не так полон добрых сил, как ей в ее десять лет кажется.
– В нашу школу нужен тренер по гимнастике, – сказала Надька. – Так жалко, что у папы разрешения на работу нет! Вот Сандра, Маритина мама, устроилась к нам хаусмайстером… как это… в общем, завхозом. Но она из Литвы, ей разрешение вообще не нужно, потому что Литва – это Евросоюз.
– Папа вряд ли захотел бы в Германии жить.
– Вообще-то да, – согласилась Надька, – у нас тут совсем другая жизнь, он бы к ней вряд ли привык.
Она привыкла к этой жизни мгновенно; машинально произнесенное «у нас» лишь подтвердило то, что Галинка поняла в первый же день, когда привезла ее в Кельн. И теперь Галинке было грустно, хорошо и тревожно – все вместе. Она радовалась, что дочка выросла самостоятельной, разумной, чуткой, она и надеялась, что та вырастет именно такой. Но не ожидала, что она вырастет так рано…
– Что ты по выходным делаешь? – спросила Галинка.
– А нас все время куда-нибудь возят. В Медиапарк, знаешь, где кино. Еще на роликах кататься. В Бонн возили, там есть такой старый замок, и во дворе концерты. Еще по Рейну катают, прямо до скалы Лореляй, но зимой не катают, потому что холодно. Мне здесь очень хорошо, ма, не волнуйся.