— Здравствуйте, Зельман Шмулевич!
— А, это ты, бэздельник? — в своей обычной манере откликнулся учитель, выглянув в окно.
— Зельман Шмулевич, хотел с вами посоветоваться, только не смейтесь, пожалуйста, — потупившись, попросил Алексей, глядя на носки своих сношенных ботинок.
— Совэтуйся! — кивнул Шерцовский.
— У меня пятерки по физике и математике, но я их ненавижу.
— И правильно дэлаешь, Козлов! — подмигнул ему учитель. — У меня скоро уроки второй смэны, проводишь меня до школы, поговорим по дороге.
Они шли по пыльной летней улице.
— Зельман Шмулевич, я нашел в газете объявление, Институт международных отношений объявляет прием студентов, — смущенно продолжил Алексей. — Может, попробовать подать туда документы? Стать дипломатом или еще каким-нибудь международником?
— Дэпломатом? Мэждународником? — Щерцовский даже остановился от неожиданности. — Ты начитался книжек про шпионов, бэздельник?
— Но вы сами говорили, что я чешу по-немецки, как настоящий немец, — напомнил Алексей. — Вы же меня заставляли читать Гете и Шиллера в подлиннике!
— Слушай, Козлов, а ведь ты прав! Поезжай в Москву и нэмэдленно поступай! — неожиданно согласился Щерцовский. — А пока будешь ходить ко мне по вэчерам, я подготовлю тебя к экзаменам. Станешь дэпломатом, поедешь за границу, а я буду тобой гордиться! У тебя получится, ты ведь упрямый как баран!
— Зельман Шмулевич, я подумал, мне ведь даже не надо сдавать экзамены — у меня ведь серебряная медаль. Я просто прочитаю Шиллера по памяти! — похвастался Алексей.
— А сколько раз я ставил тебе единицы, бэздельник?
— Но я же их исправлял! Зельман Шмулевич, дед подарил мне для экзаменов галстук. У меня есть костюм и темно-синяя рубашка. Только нет чемодана…
— Чэмодан, Козлов, это не главное! У меня тоже нет чэмодана, а то бы я тебе дал! Когда в тридцать дэвятом немцы вошли в Польшу, я переплыл Буг бэз галстука, бэз костюма и даже бэз чэмодана! — напомнил Щерцовский. — И как видишь, это оказалось не важным для того, чтобы заниматься любимым делом!
— Как вы думаете, можно вместо чемодана взять деревянный сундук с висячим замком? — уточнил Алексей.
— Это прэкрасная идея! Из сундука с замком по крайней мэре ничего не сопрут!
— Зельман Шмулевич, а как найти Институт международных отношений?
— Послушай, бэздельник, я же никогда не был в Москве. Но ты сойдешь с поезда и спросишь у людей, они покажут! Они же там знают!
Алексей вспомнил, как приехал в Москву на Ярославский вокзал с тем самым деревянным сундуком, в том самом подаренном дедом галстуке и выглаженном бабушкой костюме. Чучело чучелом.
Подошел к справочному бюро вокзала, получил адрес Института международных отношений на улице Метростроевской и поехал туда на метро. Метро его потрясло, да, собственно, все в Москве потрясло его после Вологды.
Он нашел институт, около входа в приемную комиссию толпились хорошо одетые, нагловатые парни. Алексей спросил, где подают документы. Его обступили и начали хохотать. Спросили, откуда он такой.
Ответил, что из Вологды. И в ответ на это сказали, что он, наверное, заблудился. И что с таким деревянным сундуком лучше поступать в Тимирязовскую академию на агронома, а не соваться в дипломаты. Алексей вспыхнул, но промолчал, втянул голову в плечи и прошел сквозь толпу внутрь.
В приемной комиссии были вежливы, предложили заполнить анкету. Предупредили, что, несмотря на наличие серебряной медали, придется сдавать иностранный язык на общих основаниях. А без конкурса идут только ребята, которые прошли войну.
Как-то устроился на ночлег, оставил сундук и поехал гулять по Красной площади. Задирал голову на кремлевские звезды и чувствовал себя, словно вошедшим внутрь поздравительной открытки.
В день экзамена очень волновался, пока ждал очереди. Выходили те самые одетые с иголочки московские парни, кто с двойкой, кто с тройкой. Зашел и вытащил билет, в нем было задание рассказать о пантере. С его немецким это было проще простого.
Когда начал отвечать, главный экзаменатор удивленно вскинул брови:
— Откуда ты так хорошо владеешь немецким языком?
— Так ведь я из Первой школы Вологды! — небрежно ответил Алексей.
— Вот тебе и провинция! — обратился экзаменатор к коллегам, потом повернулся к Алексею: — Можешь не отвечать на второй вопрос, ставлю тебе пять. Считай, что ты принят на первый курс!
Вышел во двор института пьяный от радости.
Это было в год смерти Сталина. Видел бы сейчас Зельман Шмулевич, куда Алексея Козлова завели его уроки немецкого…
После родной Вологды было трудно привыкнуть к жизни в Москве. В институте и общежитии Алексей был ровен со всеми, но ощущал себя волком-одиночкой и мало кого пускал к себе в душу.
В столице были совсем иные правила игры, чем дома. Очень не хватало своих, родных, близких. И, несмотря на огромное население города, заменить их было некем.
Летом 1954 года Алексей, как обычно, в одиночестве бродил по Москве, постигая улицы, площади и потаенные уголки, чтобы почувствовать ее до конца и довериться ей.
Он остановился на улице Горького перед памятником Юрию Долгорукому, подробно разглядывая позолоченную надпись на постаменте.
— А что, молодой человек, вам нравится памятник? — окликнул его мужской голос.
Алексей вздрогнул от неожиданности, прежде его никто никогда не называл «на вы». Перед ним стоял приветливо улыбающийся человек лет шестидесяти, с небрежно зачесанными назад седеющими волосами.
Бабушка назвала бы такого «авантажным, интересным мужчиной». Он сразу понравился Алексею, потому что был похож на его учителя Зельмана Шмулевича.
Если бы Козлов не знал, что отец Щерцовского погиб в Бухенвальде, точно бы спросил, не родственники ли они. Ведь в Вологде все похожие друг на друга люди оказывались родней.
Но в этом человеке было что-то неуловимо отличающее его от Зельмана Шмулевича и даже преподавателей Института международных отношений. И дело было даже не в трубке, которую он покуривал, а в какой-то непонятной, одновременно подкупающей и пугающей свободе, легкости и яркости его манер.
— Здравствуйте, — вежливо ответил Алексей и признался: — Если честно, то мне памятник не нравится. Он как-то нависает над человеком.
— Приятно видеть молодого человека с таким великолепным чувством формы, — похвалил его собеседник. — Я видел скульптуры Фидия и каждое утро, глядя на памятник Долгорукому, думаю, что если это прогресс — я готов выброситься из моего окна.
— А кто это — Фидий? — не понял Козлов.
— Великий древнегреческий скульптор и архитектор. Друг Перикла, — пояснил человек. — Значит, вы учитесь не живописи и архитектуре.