— Совсем нет, — смутился Алексей.
— Имейте в виду, чтобы поддержать беседу в хорошем обществе, необходимо изучить историю искусства. А где же вы учитесь?
— В Институте международных отношений, — гордо объявил Алексей. — Я — будущий дипломат.
— Институт международных отношений… это на Метростроевской улице, бывшей Остоженке?
— На Метростроевской.
— Давайте знакомиться. Я — Илья Григорьевич, — протянул он руку и полушутя, полусерьезно добавил: — Крепкое рукопожатие. Если наша дипломатия окажется в таких руках, то я спокоен за державу.
— Очень хотел попасть на открытие этого памятника месяц назад, но не получилось. Никогда не видел, как открывают памятники, — посетовал Алексей. — Зачем же они открыли памятник Долгорукому в день рождения Пушкина?
— А с этим памятником все несуразно! Сталин, когда посмотрел макет, попенял скульптору Орлову. «Почему у вас, товарищ Орлов, Долгорукий сидит на кобыле? Жеребец подчеркнет мужественность основателя Москвы», — посмеиваясь, рассказал Илья Григорьевич. — И ему сделали «мужественность» такой величины, что Никита Сергеевич Хрущев предложил перенести его с такой «мужественностью» поближе к Новодевичьему кладбищу!
Алексей растерялся от такого фамильярного обсуждения руководителей страны и решил уйти от темы:
— А прежде тут было пусто?
— Это место проклятое. До революции здесь стоял прекрасный монумент генералу Скобелеву. Его уничтожили в соответствии с ленинским планом монументальной пропаганды, Скобелев ведь служил царизму, — подмигнул собеседник и пыхнул трубочкой. — А вместо него поставили высоченный трехгранный обелиск в честь советской конституции. Он простоял год в одиночестве, а потом к нему добавили статую Свободы, которую лепили с племянницы Станиславского.
— Прямо вот на этом месте? — недоумевал Алексей, в его сознании не умещалась такая чехарда.
— Прямо на этом. Но тогда в Москве появился анекдот. «Почему Свобода именно против Моссовета? Потому что именно Моссовет против свободы!» — засмеялся человек. — Этот анекдот и атмосферные осадки решили судьбу Свободы — памятник был из недолговечных материалов и к концу тридцатых уже разваливался. Так что перед войной его взорвали однажды ночью под предлогом расчистки площади.
— Потрясающая история! Спасибо! — Алексей учился дипломатии и отвечал собеседнику по правилам этикета.
— Мариенгоф написал тогда: «Площадь… меняла памятники, как меняет мужей современная женщина…» И если Скобелев и Свобода вытягивали правую руку вверх, то Долгорукий почему-то показывает ею вниз, — усмехнулся Илья Григорьевич. — Рад был позабавить вас историей, а теперь, Алексей, мне надо на телеграф, отправить поздравительную открытку. — И протянул руку для прощания.
— Илья Григорьевич, вы позволите проводить вас? — спросил Козлов. — Я ведь тоже шел на телеграф, отправить письмо бабушке с дедушкой. Мне сказали, что с Центрального телеграфа письма доходят быстрее, чем из почтового ящика.
— Идемте, — кивнул собеседник, и они двинулись через улицу Горького. — Издалека приехали покорять столицу?
— Из Вологды. А сейчас прочитал на памятнике, что Москва и Вологда одногодки! — поделился Алексей. — Я с детства замечаю все детали и запоминаю все цифры, надо мной даже смеялись. Представляете, я родился в один день с товарищем Сталиным — двадцать первого декабря! Вырос в Вологде, где он был в ссылке. С детства мечтал его увидеть, а приехал в Москву именно в год его смерти, в 1953 году…
— Вы видите в этом какие-то знаки судьбы?
— Конечно! — Алексей оглянулся, перед тем как признаться в сокровенном. — Вы первый, кому я это говорю. Потому, что вы похожи на моего любимого учителя. Дата смерти товарища Сталина — пятое марта пятьдесят третьего года. Если написать цифры по порядку, получится 5353. А Институт международных отношений, куда я поступил в пятьдесят третьем году, стоит по адресу Метростроевская, пятьдесят три! Как вы думаете, что это значит?
— Я думаю, — собеседник замялся, — что вы интересно мыслите, интересно сопоставляете факты, и это значит, что вас ждет интересная судьба. Тем более что сейчас страна начинает отворять двери миру, и вашему поколению гарантирована очень интересная жизнь!
— Вы это в том смысле… — несмело спросил Козлов.
— Именно в том смысле, что после ухода товарища Сталина у советских людей, особенно у таких, как вы, появится возможность хотя бы узнать, как выглядят другие страны. Как я люблю шутить: «Увидеть Париж и умереть!»
— А вы видели Париж? — с подозрением спросил Алексей и подумал, уж не шпион ли перед ним и не выболтал ли он ему какую-нибудь государственную тайну.
Ведь так подходить, называть «на вы», знать столько информации о памятнике, панибратски говорить о товарище Сталине и Хрущеве, курить трубку, да еще восхвалять империалистическую Францию, может только шпион! Алексей решил понаблюдать за ним до конца.
В младших классах они учили стихотворение Долматовского «Коричневая пуговка», и все школьное детство Козлова дразнили строчками из него.
Коричневая пуговка валялась на дороге.
Никто не замечал ее в коричневой пыли,
Но мимо по дороге прошли босые ноги,
Босые, загорелые протопали, прошли.
Ребята шли гурьбою по солнечной дороге,
Алешка шел последним и больше всех пылил.
Случайно иль нарочно, он сам не знает точно,
На пуговку Алешка ногою наступил.
Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,
И вдруг увидел буквы нерусские на ней.
Ребята всей гурьбою к начальнику заставы
Бегут, свернув с дороги, скорей, скорей, скорей!
…………
Вот так шпион был пойман у самой у границы.
Никто на нашу землю не ступит, не пройдет.
В Алешкиной коллекции та пуговка хранится,
За маленькую пуговку — ему большой почет!
Юный Алексей злился на дразнилки, но так или иначе они сформировали в нем привычку не ротозействовать а постоянно анализировать поведение незнакомых людей чтобы обнаружить шпиона, как его тезка у Долматовского. Тем более что страна была глубоко поражена шпиономанией.
Они остановились у телеграфа, Илья Григорьевич повернулся к памятнику Долгорукому и задумчиво сказал:
— Представляете, площадь меняла название вслед за памятником. И была то Тверской, то Скобелевской, то Советской… Я очень люблю эту улицу, но до сих пор не привыкну к ее новому лицу. У сталинской реконструкции был гигантский аппетит, она не только раздвинула дома, но и проглотила гостиницу «Дрезден».
Алексей не понял, что «раздвинутые дома» означают жуткий проект расширения главной улицы страны, когда заключенные растаскивали многотонные дома на нынешнюю ширину.
— Как я любил «Дрезден» до эмиграции, — вздохнул Илья Григорьевич, и Алексей понял, что шпион, наконец, проговорился. — В ней останавливались Тургенев, Некрасов, Островский. Чехов здесь встречался с Горьким и Станиславским. Суриков прожил последний год жизни… Зайдите как-нибудь в здание Главмосстроя. Там еще можно найти остатки великолепия «Дрездена».