Детей пришлось отдать в специальный интернат. Они учились в обычной школе, но жили в интернате. Растить их Алексей не мог, он был слишком нужен Центру и считался лучшим нелегалом на этом направлении, тем более что легенда и профессионализм позволяли забрасывать его в любую страну Европы, Азии и Африки.
Вспомнил, как перед отъездом всю ночь нашивал сыну и дочке на одежду метки с именами и фамилиями, чтобы вещи не потерялись и не перепутались в интернатской прачечной. Утром приехал с цветами, преподнес учителям, попросил, чтобы были с детьми помягче.
И снова уехал по приказу, сказав:
— До свидания, мои ребята, родина зовет!
Как-то вместе с шифровками ему передали рисунок от дочки. Алексей и целовал, и нюхал, и прижимал его к щеке. Но потом вынужден был сжечь.
Обещал детям вернуться через два месяца, но жареная курица намекает, что может вернуться к ним только в качестве фотографии, коробочки с орденами и сиротской пенсии…
Алексей в полудреме обернулся в самый темный угол камеры, в котором обычно появлялся Чака. Чака посмотрел на него веселыми глазами и покачал головой — на их общем языке это означало, что Алексея не повесят.
Утром непривычно внимательные охранники повели Алексея на второй этаж. Возле виселицы стояли генерал Бродерик и полковник Глой. Лица у них были торжественными и взволнованными. Внутри неприятно похолодело: неужели?
— Доброе утро, господин Козлов! — бодро обратился Бродерик.
Алексей кивнул, в горле пересохло.
— Похоже, что ваше нелогичное поведение привело нас к логичному финалу истории, — продолжил он с горечью. — Осталось несколько минут, чтобы все поправить. Наша разведка гордилась бы таким сотрудником, как вы. В конце концов, что вы этим хотите доказать? Информация из стен тюрьмы не вытекает — о вашей несгибаемости не узнает никто! Я бы еще понял, если бы вы собирались попасть в рай, но вы — атеист… Так вы не передумали?
Алексей помотал головой.
— Мне очень жаль, господин Козлов, но всякое упрямство должно иметь разумные границы. — В его голосе была неподдельная жалость. — Начинайте, полковник!
Глой сделал жест, и охранники потащили Алексея под петлю с таким напором, словно у него были силы сопротивляться. Он ощутил под ногами шаткий люк, почувствовал на шее шершавость затягивающейся петли.
Все было по-настоящему и не по-настоящему одновременно, он словно смотрел со стороны фильм с собой в главной роли. Перед глазами пронеслись опорные кадры этого фильма: мама, бабушка с дедушкой, война, школа, МГИМО, погружение, Таня, дети, десятки стран и успешных спецопераций… и в финале отец, упрямо ковыляющий по гололеду на костылях на работу на одной ноге.
Алексей зажмурился и прошептал детям:
— Простите, мои ребята!
— Стоп! — внезапно заорал Бродерик и, уже спокойнее, сказал, почему-то глядя на часы: — Сожалею, но казнь сегодня отменяется.
Алексей увидел, как испугался охранник, уже начинающий приводить в движение механизм виселицы, и отскочил от него. Как растерялись остальные, включая Глоя.
— В камеру! — скомандовал Бродерик с таким облегчением, словно казнить собирались его.
И Алексей обрадовался не только тому, что остался жить, но еще и тому, что настоящий хозяин этой земли — мертвый зулус Чака, а не колонизатор Бродерик со всей его технически оснащенной армией и разработками ядерного оружия. Ведь Чака предупреждал, что Алексея не казнят.
Охранники повели его в камеру, с интересом разглядывая. Они не поняли, что произошло, ведь прежде ни один заключенный не уходил из этого помещения своими ногами.
Алексей упал на грязный, вонючий, засаленный, но уже родной матрас, означавший после виселицы жизнь и комфорт. И полутемная камера три шага на четыре показалась светлой, просторной и гостеприимной. Значит, он сможет вернуться на родину и обнять детей!
Второго захода для подобного спектакля уже не будет. Бродерик и в этот раз выглядел смешным и инсценировал казнь скорее для галочки. По глазам генерала было видно, что он не надеется на затеянное. А по Глою было понятно, что его разыграли точно так же, как и остальных. И теперь в распоряжении контрразведки не осталось ни одного средства «разговорить» Козлова.
Алексей знал, насколько в Азии и Африке изобретательны по части пыток. Но кажется, на нем уже попробовали все, и могут успокоиться. Понятно, что он для них ходячая энциклопедия не только на тему ядерных испытаний в лаборатории Пелиндабы. Даже по паспорту, оказавшемуся в руках Бродерика и Глоя, понятно, сколько стран и спецопераций намотано на память Козлова.
Когда у него установились связи с фирмами, выпускавшими химикаты и машины для химчисток, Алексей заключил договор, что представляет их во всех странах мира, кроме самой Италии.
В Риме бывал по два-три месяца в году, остальное время катался по Ближнему и Среднему Востоку: Израиль, Египет, Иордания, Кувейт, Ливан, Иран. И везде его ждали «друзья» — родственники министров, высший офицерский состав, полицейские.
В Иране он работал еще при шахе, начиная с 1974-го, за что получил орден Красной Звезды. Иранская служба безопасности САВАК наводила ужас на весь мир. Ее сотрудники арестовывали и пытали без ордера, суда и следствия. Пытали жутко. Но все профессионалы знали, что пыткам сотрудников САВАКа учили цэрэушники, помогавшие создавать эту структуру.
До португальской революции 1974 года СССР не имел дипломатических отношений с Португалией. И Алексей стал единственным советским разведчиком, сумевшим побывать там при фашистском режиме Каэтану и собрать очень важную информацию. Даже когда началась Революция красных гвоздик, он смог вернуться туда на пару месяцев, предлагая химчистки нового поколения.
В Израиле Козлов очень серьезно работал в период разрыва дипломатических отношений с СССР. Работал и на Тайване, с которым дипломатических отношений не было вообще, а Советы считались вторым главным врагом после Китайской Народной Республики.
Поездки были напряженными, не удавалось ни спать, ни отдыхать. За пару недель предстояло и сориентироваться в стране, и собрать всю информацию. И во всех этих странах, даже в Иране, у Алексея появлялись настоящие друзья. Они любили его, доверяли ему, знали о нем все. Кроме главного.
Кстати, обучаться искусствоведению он пошел, памятуя о словах Эренбурга: «Имейте в виду, чтобы поддержать беседу в хорошем обществе, необходимо изучить историю искусства».
Вкус к предметам искусства и альбомы с марками мгновенно распахивали перед ним двери лучших гостиных.
После фальшивой казни наступила передышка. Какое-то время даже не дергали на допросы. Алексей лежал в камере, делал зарядку, мечтал, общался с призраками и радовался тому, что жив. Время остановилось.
Он был бы вполне доволен происходящим, если бы от жизни в постоянной темноте у него не стало резко падать зрение, — и камеру покрыла мутная пелена.