Она расцвечивала пространство вокруг себя в самой трудной ситуации. Но за постоянным хохотом всегда был легкий фальшак. Ольга остерегалась «профессионально счастливых», понимая, что это форма манипуляции. Дина старалась все держать под контролем. А Лиза все делала с полным пофигизмом, иногда попадая, иногда промахиваясь. И дожимала это работой «маски счастья».
Вместе Дина с Лизой нанизывали на себя, как на шампуры, бесформенный шашлык фестиваля. Некоторые куски мяса в этом шашлыке были тухловатыми, а некоторые овощи недозревшими. После термической обработки итальянским солнцем есть его было можно.
Но как со всякой недоброкачественной едой, выигрывал тот, кто больше всех дезинфицировал себя алкоголем. Ольга пожалела, что не пьет и чувствует себя немного притравленной.
Когда подошла к залу, народ уже расселся, а Бабушкин нервно расхаживал по холлу, злобно озираясь, как раненый тигр. Он блеснул новыми очками на Ольгу:
– Конечно же, я режиссер не того уровня, чтобы вы пришли вовремя!
– У меня… часы… встали… – соврала Ольга и побежала за стол, из-за которого Сулейманов модерировал ворк-шопы.
Было совершенно непонятно, что говорить. Она восторженно напомнила содержание самых известных фильмов Бабушкина, по программке фестиваля перечислила его призы и мягко свела все к понятной теме воды. Легкой и неисчерпаемой, хотя не особенно уместной в предисловии к фильму.
– Огромное спасибо! Извините, но больше не будем лить воду на мельницу нашей встречи. Очень любезно, что именно вы мой сегодняшний модератор, – усмехнулся он так, чтобы все прочитали по его лицу: «Посолиднее, суки, ничего не нашли». – Я понимаю, что Сулейманов в больнице, а остальные деятели кино не сочли мою фигуру достаточно важной для конферанса. Но ваше присутствие – это знак, это символ. Когда тебя так бережно представляет эколог, это значит, что ты занесен в Красную книгу!
Дина и Лиза изо всех сил захлопали сзади, и ряды подхватили овацию. Все понимали, что Бабушкин – не просто мэтр, но «обиженный мэтр». Обиженных киношников Ольга жутко боялась.
Однажды кинофестиваль проводили на Волге, и она попала в купе с культовой немолодой актрисой. Купе было последним у туалета. Поезд еще не тронулся. Ольга, робея, подошла к хвосту вагона и увидела саму актрису, громко рыдающую, опершись на окно лицом к перрону. Народ собрался вокруг и в коридоре поезда, и на перроне.
Ольга протиснулась в купе, поставила чемодан и, не понимая, как себя вести, подошла к рыдающей артистке:
– Я еду с вами в одном купе, может быть, я могу чем-то помочь?
– Помочь? Мне? – Артистка гордо выпрямилась, дорожки туши для ресниц кинематографично ползли по ее щекам. – Мне никто не может помочь, если администрация фестиваля селит меня в купе рядом с туалетом! Они пытаются показать мне мое место! Подчеркнуть, что меня столько лет не снимают!
Всю ночь в купе Ольга слушала, какие подонки все режиссеры, специально сговорившиеся, чтобы объявить ей бойкот, потому что иначе все актрисы на ее фоне покажутся надутыми резиновыми куклами.
Меж тем Бабушкин встал перед залом, минуту помолчал и спросил:
– Как вы думаете, сколько человек в мире могут делать кино?
Народ завопил с мест.
– Нет, господа, остановитесь! Вы не на аукционе! Это число ограничено практически с братьев Люмьер. Кино на планете могут делать всего сто человек, и эта цифра не увеличивается со временем! – Он стоял важный, самодовольный, достигший, великий, бесспорный, однозначный, в отглаженном белом костюме, новых очках и расчесанных рыжих кудрях с легкой проседью. – А проклятое время требует не сто, а пятьсот тысяч фильмов в год! И их делают все подряд! И это непоправимо. Потому что столько могут купить. И их делают только для того, чтоб продать. Америка уже сформировала поколение дебилов, у которых мозг усваивает только шустрый рваный кадр в одном флаконе с попкорном. Мы получили это поколение на халяву, просто крутили одни американские фильмы. Другого поколения нет. А делать кино для вас означает разориться! Но я все-таки делаю кино для вас!
И все снова захлопали, теперь уже без дирижерской палочки Дины с Лизой.
– И вы считаете, что ситуация с уровнем кинематографа непоправима? – спросила Ольга, ей же надо было как-то участвовать в ворк-шопе.
– Непоправима! – Он обернулся к ней, уронил рыжую голову на грудь и простоял так секунд тридцать.
По отросшим корням волос у макушки Ольга поняла, что волосы крашеные! Она с трудом овладела своим лицом. Великий режиссер Бабушкин красил волосы! Красил у киношных профессионалов, умеющих бросать на виски легкую проседь!
Меж тем Бабушкин выпрямился и начал яростно загибать пальцы:
– Во-первых, киномаркетологи научились продавать плохой кинопродукт. Они объясняют покупателю: если ты не посмотрел этот фильм, ты – полное чмо! Во-вторых, кризис идей дошел до того, что снимается больше римейков, чем оригиналов, потому что первоисточник когда-то хорошо продавался! В-третьих, все время делают фэнтези, сталинскую, хрущевскую, ельцинскую эпохи не потому, что что-то поняли про нее, а потому, что ничего не понимают про нынешнюю! В-четвертых, когда вы приходите в кино, вам показывают про бандитов, проституток, горничных, стилистов, водителей, судей, следователей. И никогда не показывают про вас, если вы, конечно, не бандиты, не их обслуга и не те, кто с ними якобы борется! Вы привыкаете к тому, что мир крутится вокруг преступлений, что это основной воздух страны… И уже не выиграть никакую войну за смыслы потому, что кино и телевизор формируют целостное представление о времени, о структуре мира, о повестке дня!
Ольга подумала, как он прав, как он великолепен. Как он тонок. Еще и потрясающий музыкант. И почему при этом все в нем не так? И зачем он какой-то слишком хлопотливый, слишком старательный, и какая-то от него идет слишком больная волна? И еще эти крашеные волосы, чтобы быть моложе рядом с новой женой…
Видела на фестивале несколько лет тому назад бывшую жену Бабушкина – добротную старую клячу, подставившую ему для успеха плечи. Вырастившую его детей, его карьеру. Зарабатывавшую, терпевшую, хвалившую, одобрявшую, верившую, изрезанную операциями, рассчитывавшую расслабиться на старости на лаврах заработанного. И в самый неподходящий момент брошенную и обмененную на молодую блядовитую актрису.
Слышала в кулуарах про попытки суицида старой жены, про бойкот Бабушкина взрослыми детьми, про громкие суды по разделу имущества. Ольга не осуждала, понимая, насколько мужская психика не защищена от старости. И насколько беззащитна против того, что «совсем не стояло и вдруг встало».
А значит, этот «инструмент стояния» необходимо купить за любую цену. И дальше как с наркотиком – кайфовать, что есть мочи, и однажды загнуться от передоза. Слава богу, что сама не родилась мужиком – пожизненным заложником эрекции.
Но Бабушкин не был обычным мужиком, он был выдающимся режиссером, и жертвой его старческих постельных исканий стала вся страна. Он был нужен стране адекватным, его было некем заменить. А он превратился в сложнейший микроскоп, по которому шарахнули кувалдой и сломали тончайшие настройки.