– Удобно, Александр Васильевич, – засмеялся он. От его голоса по телу разливалось тепло, как от горячего сладкого чая. Иногда даже казалось, что вся его привлекательность состояла из ожидания, вот-вот он весь дотянется до своего голоса.
– Ты помнишь, что мы сегодня идем на вручение телевизионной премии?
– Знаешь, не получится. Я сейчас в машине, еду за женой на дачу. У нее с сыном появились срочные дела в Москве. Давай завтра, и менее платонически, – предложил он.
– Завтра понедельник, у меня дочка и съемка, – выдохнула она.
– Я по тебе соскучился. Тактильно, – начал подлизываться он.
– Ври больше. В среду позвоню, – сказала Александра и начала набирать другой номер.
– Если и второй обломится, возьми Виктора, у него товарный вид. Неприлично идти на церемонию без мужика. Ты там будешь смотреться как лошадь на витрине, – сказала Лена.
– С Виктором не хочу. Поползут слухи, что я к нему вернулась, – сказала Александра.
– Уж лучше слухи, чем одной. Вот Щукина все время ходит со своим артистом. Все знают, что он по мальчикам, а фасад престижный, – напомнила Света, ходячий кодекс инструкций и правил тусовки.
– Я ж говорила, надо водителя брать не Ваську, а фактурного, постарше и смокинг в шкафу держать. Чуть что, свистнула, взяла его под руку, и чтоб молчал на приеме, – хозяйственно предложила Лена.
– Уж лучше сразу глухонемого. Герасим и Муму, – ответила Александра, и телефон наконец соединился. – Здравствуй, как дела?
– Очень рад вас слышать К сожалению, у меня идет совещание. Куда я могу вам перезвонить в течение часа? – ответил персонаж картонным голосом.
– Ты помнишь про вечер? – бархатно спросила Александра.
– Извините… Мы планировали встречу? То есть да, конечно, я помню. Я освобождаюсь в пять и заеду за вами.
– Хрена лысого! В пять начинается церемония, и я заеду за тобой в четыре и унесу тебя в зубах, даже если у тебя будут переговоры с Ельциным.
– О’кей, – оттаял его голос. – Жду.
Телефонные собеседники Александры были почти одного возраста, занимали примерно одинаково высокие посты, хотя и в разных областях. Но насколько первый, будучи женатым, не боялся демонстрировать отношения, настолько второй, разведенный, был осторожен. Про себя Александра называла их сладкий плебей и горький аристократ. В сладком плебее был пыл ребенка, добравшегося до красивых игрушек, и застенчивость неиспорченности сочеталась с торопливостью расставания с ней. В свои сорок пять он стеснялся выглядеть недостаточно прожженным и оттого слишком старался.
Александра тактично прятала усмешку и удивленно осознавала меру его недолюбленности. Он не был изнурительно хорош внутри полового акта, но был комфортен по общей сумме ощущений и отношений, трогал доверчивостью и беззащитностью.
Горький аристократ был полной противоположностью, знал себе цену и виртуозно играл в кошки-мышки Он был любовник-постановщик и то наматывал нить отношений на палец, то отпускал на полную длину. То объяснял, что она единственное, что есть у него в жизни, то не звонил месяц, а потом в кабаке спокойно и прозрачно отвечал на телефонный звонок другой бабы. Сначала Александра совсем не врубалась, о чем кино, мучилась, обижалась, чуть даже не влюбилась. А потом осознала, что в увеличивающихся объемах он просто опасен для ее психики, и согласилась на его режим отношений.
Чуя, что больше не определяет интригу, он занервничал, начал раскачивать сюжет и потихоньку завяз в нем. В постели они оказывались очень редко, хотя ничто не мешало и им было чем там заняться. Видимо, внутренне он назначил ее не любовницей, а кентавром из «прекрасной дамы» и «опасной женщины». И постепенно это идеально вписалось в ее жизнь. В сумме сладкий плебей и горький аристократ составляли удобного и разностороннего любовника, хотя и не решали проблему романа, наполняющего жизнь звоном и дрожью.
– Как правильно пишется Гефсиманский сад? – спросила Лена.
– Геф-си-ман-ский, – продиктовала Александра. – А что ты там клеишь?
– Да этот Новый Иерусалим. «…Предполагается восстановить Гефсиманский сад с его гидросистемой, что позволит возвратить комплексу Новоиерусалимского монастыря его исторический облик», – процитировала Лена. – И чего стараюсь? И чего вылизываю? Нам канал «Культура» десять штук баксов за три прошлые передачи должен и не чешется. Как неблагодарно быть приличным человеком…
– Гефсиманский сад, блин. Ты его в натуре видела? Хохлы играют американцев! – откликнулась Александра.
– В чем пойдете, Александра Васильевна? – менторски спросила Света. Она всегда была в титрах и считала себя морально ответственной за внятность вида руководительницы.
– В черном платье.
– В котором я в ночной клуб ходила? – уточнила Лена.
– Ага, оно у нас одно на всю студию, – хмыкнула Александра.
– А ваш белый костюм? Очень крутой. – Свету раздражало, что Александра, годящаяся ей в матери, совершенно не желала одеваться по законам тусовки. Света готова была даже бесплатно приводить ее в порядок, и, каждый раз преуспев в этом, тыкала Александру в зеркало, как двоечника в чисто переписанное домашнее задание, и спрашивала: – Почему бы так каждый день не ходить?
Александра лукаво смотрела на нее и интересовалась:
– А смысл?
Света думала, что вот если бы она была директором студии, если бы у нее была бы дочка, любовники, машина с шофером и уважение, то каждое утро она обязательно начинала бы с аэробики, а каждый вечер заканчивала маской с водорослями Мертвого моря. Она совершенно не понимала, что пропуск во внутреннюю свободу, который получала сама, делаясь похожей на девушку из глянцевого журнала, с помощью кисточек и бутиков, у Александры был и так. Света видела мир через бойницы глянцевых журналов и потому не понимала восьмидесяти процентов происходящего вокруг.
– Белый костюм пал жертвой последнего прямого эфира, – мрачно ответила Александра. – Между прочим, в чистку его не берут без медицинской справки. Считают, что я кого-то убила и съела.
– Ой, я тебя умоляю, не вспоминай, – взмолилась Лена, – у меня опять сердце заболит.
У Александры не было сил пересказывать этот вестерн, хотя стоп-кадры тут же поплыли перед глазами. Они снимали идиотское ток-шоу в каком-то жалобном кабаке. Кабак раскручивался и готов был отдавать деньги программе за все входные билеты и оплачивать телевизионный кран с камерой. Ток-шоу с персонами шло из отдельного кабинета на втором этаже, а в общем зале звезды эстрады, уплатив Александре за выход по тарифу известности, дергались под фонограмму. Все шло в прямом эфире, а прямой эфир – всегда головная боль. Как говорил Хичкок: «Мелодрама – это когда люди лежат в постели и целуются; а триллер – это когда они точно так же лежат и целуются, а под кроватью бомба».
Не заладилось просто сначала. Пэтээска пришла всего за два часа, один из микрофонов у ведущей вырубился в начале эфира, второй ведущий был с температурой тридцать восемь. Приехало начальство канала, надо было делать ему книксены, но тут вломился спонсор. Спонсор был важней, потому что у программы с прошлых эфиров натянулось тринадцать тысяч баксов долгу. Александра сунула начальнику бывшую ведущую в шортах, недавно уволенную за то, что у известного политика, пришедшего на программу с десятилетним сыном, спросила в прямом эфире: «Как вы относитесь к группенсексу?», а сама бросилась окучивать спонсора.