Зазвонил телефон и голосом Зябликова сказал:
– Здравствуй, моя шоколадная! Это один из пяти аналогичных…
– Ну? – спросила Елена, не останавливаясь, на ходу.
– Скажи, почему мы с тобой ругаемся ненатурально, как артисты ТЮЗа на сцене? Зачем?
– А мы не ругаемся. Просто у меня времени на фигню мало.
– Я скоро уезжаю, – попытался он приподнять градус разговора.
– Я тоже.
– А ты куда?
– В Бишкек.
– Волшебно! Отдыхать?
– Работать.
– И что там, интересно, за работа?
– Так. Женские кружева… Разработка американской военной базы.
– В каком смысле?
– Да не грузи свою хорошенькую головку большой политикой. – Елена привыкла говорить эту фразу, когда мужики начинали пафосно излагать свои геополитические соображения на уровне бабушек, сидящих на лавочках у подъезда.
– Ты когда хамишь, тебе как будто медведь на вкус наступает… – парировал Зябликов.
– Говоря «Медведь», ты имеешь в виду политический блок?
– Лен, ну не хочешь – не надо! Была бы честь предложена.
– За «честь» спасибо…
– Лен, а ты верующий человек?
Она на секунду замерла от неожиданности, но не дала ему перейти Рубикон в душевность и ответила:
– Как говорил классик: какая разница, есть бог или нет, если жить все равно надо так, как будто он есть.
– Ты такая незавершенная… Ладно, завтра позвоню, вдруг будешь вменяема.
– Позвони. Вдруг буду…
Было не поздно, но Лида уже была дома и сладко спала в своей комнате. Елена тихонечко подошла и долго нежно рассматривала своего красивого, любимого, безмятежно сопящего и перманентно воюющего с ней ребенка… Возле постели валялись дурацкие кассеты с развлекательными фильмами про любовь и стрельбу.
…Когда Елена проснулась, Лида мокла в ванне под специальное радио для ванной. Это означало: ни душ принять, ни зубы почистить.
– Как дела? – спросила Елена, постучав через дверь.
– Нормально… – ответила Лида.
– Ты звонила куда-нибудь?
– Куда?
– Я тебе, с твоего согласия, оставила на столе телефоны трех потенциальных мест работы.
– Не звонила. Забыла… Наверное, у меня такое психологическое сопротивление… – Из ванной любимая группа Караванова «Тату» детскими голосами заорала дебильный текст «Простые движенья, простые движенья…».
«Как меня достало, что сопротивление к зарабатыванию денег в этой семье у всех, кроме меня», – подумала Елена, но мирно продолжила:
– У бабушки с дедушкой была? Пирог забрала?
– Ой, нет, извини. Забыла, продолбала…
Елена ушла в кухню, сделала себе кофе. Ей было невероятно тяжело жить в эмоциональной блокаде с дочерью. Хотелось плакать, но мириться не хотелось.
Карцева вчера говорила о том, что вместе с Лидой нужно составить список текущих проблем с иерархизацией их важности! А Елена ответила, что больше не может составлять такие списки с дочерью, потому что в этой теме они как евреи и арабы в секторе Газа…
Конечно, положительный сдвиг был. И в том, что Елена больше не закатывала истерик и отделила свое внутреннее пространство от пространства домашнего быта; а раньше они были словно растворены друг в друге, как у Кати. Сдвиг был и в том, что отчетливо увидела, что сама консервирует Лиду в детском поведении. Словно раньше у нее была пелена на глазах. Поняла, что давно было пора. Ужас в том, что какими концертными средствами, с позорным выламыванием двери… которого никогда себе не простит.
Надо было собраться, привести голову и сердце в порядок. По совету Карцевой зажгла свечку и заставила себя десять минут смотреть в пламя. Однако со свечкой не сложилось. Пламя казалось таким узким и длинным, как нож для колки льда в «Основном инстинкте».
Сделала зарядку под музыку, включила компьютер. Никиты опять не было. Перешила пуговички на блузке. Намазала маску на лицо. Наконец, вылезла вальяжная Лида, обернутая банной простыней.
– Как поживаешь? – спросила Елена.
– Депрессую… – ответила Лида и начала стричь ногти на ногах.
– В кухне это не делают, – напомнила Елена.
– Воспитывать надо было раньше, – напомнила Лида.
– Я тебя и раньше воспитывала…
– Значит, плохо… Я пойду на твоем компе поиграю.
– Ну-ну…
– Ничего не хочется. Или телик тупо смотреть, или на компе играть…
– Могу чем-нибудь помочь? – совсем по-американски спросила Елена вместо нашего «что случилось?», подразумевающего «сейчас я все за тебя решу и сделаю!».
– Можешь… Не общаться со мной сквозь зубы.
– Хорошо, – пообещала Елена. – Тебе не холодно в этих сапогах?
– Да нет. Я же или на машине или на такси. – Страх по поводу голодных обмороков ребенка сразу поуменьшился.
– Твой Вадик на прежней работе?
– Да. Он ее терпеть не может. Что называется, девиз мастурбатора: глаза боятся, руки делают. Меня тоже, кажется, терпеть уже не может… Вчера мы с девчонками говорим: давай зайдем в кофейню, кофе попьем. А он говорит прямо в лицо: знаю я этот кофе. Назаказывают самого дорогого коньяка, а потом плати за них. Представляешь?
– Так, наверное, прав.
– Раньше он такого не говорил. На днях были в «Шинке»…
– В «Шинке»? Зачем вам ходить в «Шинок», он же очень дорогой.
– Ну, зато красиво. Входим, а там внутри антикварный сувенирный киоск круглосуточный. Он встал как вкопанный, какое-то фуфло рассматривает. Мне надоело, я, так, в шутку, но громко говорю: если мы сейчас же не выйдем отсюда, я начну раскручивать тебя на драгоценности. Его как ветром сдуло. Но до вечера сидел с козьей мордой… Будем считать, что он послал меня в офлайн.
– Куда? – изумилась Елена.
– Мать, ну ты ж интернетный человек… ты же не можешь не знать слова «офлайн». Послать в офлайн – это как на три буквы. Знаешь, воспитанный человек говорит не «еб твою мать!», а «я вам в отцы гожусь!».
– То есть вы расстались?
– Ну, приближаемся… А я ведь не так шустро мужиков меняю… не в тебя пошла… Так что нутро дрожит…
– Тебе кофе сварить? – неуклюже проявила сочувствие Елена.
– Спасибо. Я сама. Иди, мойся, а то на работу опоздаешь… – покровительственно распорядилась Лида.
Елена зашла в ванную, выдавила пасту из тюбика, задумалась. Лидин текст означал: смотри, все меня бросили, все меня обижают. Но объяснять девочке, в данном контексте, что ухватки балованной дурочки, которая то водит на деньги своего парня, подружек в кафе, то вякает про драгоценности в киоске дорогого ресторана, было неправильно. Елена понимала, что это провокация, и не поддавалась на нее. Мол, можешь меня больше не кормить, меня есть кому содержать – «я себе нашла другую маму!».