– Во, блин, просьба… Прямо и не знаю, что ответить. Поищу, но ты же знаешь мою любовь к выбрасыванию хлама… – засмеялась Елена.
– Глянь, не поленись…
– Гляну, но боюсь, что перспектив мало. Хэбэшная скатерть пойдет? Льняная.
– Нет. Ткань нужна хлопковая, а не лен, это – две большие разницы. Ты в этом никогда не понимала. Не представляю, как ты теперь сама гладишь…
– А я не глажу, а хожу в том, что без глажки смотрится. До следующего брака. – Елену ненавидели утюги, вещь после соприкосновения с ними становилась в ее руках еще более мятой, чем была до того.
Как говорил Юрий Олеша: «Трамваи меня не любят».
– Придется с ним поспешить. Тебе это явно легче, чем научиться гладить…
– Степень срочности хлопковой тряпки?
– Вчера.
– Hу, могу матери позвонить, она ж барахольщица. Старье коллекционирует. – Елену всегда потрясало, до какой степени мать не умеет выбрасывать из жизни ненужное: бессмысленные упаковки, предавших подруг, слова-паразиты, пересказанные по сотому разу дурацкие истории, обиды миллионлетней давности, оправы от очков с разбитыми стеклами, треснувшую посуду, одежду молодости.
Елена старалась строить свою жизнь с точностью до наоборот:
– Эта вещь мне не нужна. Она хорошая, я вынесу ее на улицу, пусть кто-то попользуется ею.
Точно так же обращалась и с мужчинами, считая, что если никого ненужного не держать про запас при себе, то жизнь обязательно направит к тебе твоего героя. А мать – со своим патологическим неумением расставаться с необходимым – прожила заунывную жизнь с отцом, в которой их не сближало ничего, кроме претензий к миру и друг другу.
– А как ты Новый год собираешься отмечать?
– Не знаю. С мужиками надо разобраться, чтобы понять, где и с кем я его встречаю!
– Как со всеми разберешься – так и встречать будет не с кем…
– Похоже на то. Ну пока…
– Пока.
И сглазила. В Кремле ее не приняли. Вопрос спустили ниже, и вот она уже привычно проходила через подъезд Старой площади, где надо было вытряхивать перед охранником сумку. Шла по заунывной ковровой дорожке в поисках нужного кабинета, в котором на ветхой советской мебели сидел чиновник с постаревшим комсомольским лицом. И, что бы про него ни говорили, было видно, что он не берет взяток и пашет весь рабочий день как папа Карло, и ездит на отечественном автомобиле, и ходит в отечественном костюме.
После интервью была договоренность о встрече с Карцевой. Та пообещала ей сорок минут. И не в офисе, а в кафе при зале Чайковского, где у нее потом планировалась другая встреча.
Взяли кофе с пирожными, уютно уселись.
– Сначала мне показалось, что, освободившись от Караванова, я сбросила груз. Что вокруг меня море мужиков и возможностей, что я новая и молодая… А теперь вижу, что везде продают одно и то же. Как в анекдоте про секретный завод: выносишь запчасти для раскладушки, дома собираешь – получается пулемет, – торопливо начала Елена и красочно отчиталась перед Карцевой о любовных победах последнего периода.
Карцева хохотала вместе с ней, выпила кофе и спросила:
– И что общего у трех новых героев: Никиты, Муркина и Геры?
– Беззащитность и тяга к силовой атрибутике. Ну, я еще понимаю, когда у мужика не стоит, можно вместо этого пистолетом помахать, а когда стоит – зачем? – возмущенно спросила Елена.
– А как вы сами думаете?
– Чтобы повысить собственную значимость?
– Безусловно. Но обратите внимание, что всех троих вы выбрали сами. Любой человек, как режиссер, снимает фильм по своей жизни. Сам придумывает сценарий, нанимает актеров, определяет ритм и звукоряд, – медленно говорила Карцева. – Вы позвали в этот свой фильм сразу трех мужчин с плейбойским комплексом. Зачем?
– Чтобы доказать себе, что Караванов – манная каша? – удивилась Елена. – Ну я и так это знаю.
– Это знает ваше сознательное. А сюжетами с супергероями вы пишете письма своему бессознательному, которое не готово отпустить Караванова так быстро.
– И, кстати, насколько терпим Караванов, настолько активно все эти трое пытаются навязать свою модель отношений…
– Чем более активно человек навязывает свою модель другому, тем более тревожным симптомом это является, – вздохнула Карцева.
– Получается, что мне нравятся давящие… Что я настолько остро нуждаюсь в них? – испуганно спросила Елена.
– Заметьте, это не я, это вы сказали, – покачала головой Карцева.
– И зачем они мне?
– Но ведь они не только давящие, они еще игровые и импульсивные. Вы устали жить в энергетическом поле Караванова. Он человек, старающийся контролировать каждый свой шаг, каждое движение. Пытающийся управлять своими чувствами. И это все время парализовывало вас, такую естественную. Вами он покрывал недостаток органичности в своей жизни, а вам был чем-то вроде рамки. От его присутствия рядом вы словно знали, куда можно, куда нельзя. Теперь никто не исполняет этой функции, и вас это пугает…
– Пожалуй. В юности родители меня давили так, что, поступив в университет, начала отвязываться по полной программе… Слышали, наверное, про журфак: недельные пьянки, романы нон-стопом; не учеба, а амбициозная тусовка. В какой-то момент даже самой показалось, что так можно спиться… Глупость полная, у меня ведь с самим алкоголем проблем не было, только с образом жизни вокруг пьянок. Знаете, это когда утром обсуждают, как гуляли ночью, а днем – какие планы на вечер… Я ведь хорошо училась и писала лучше всех на курсе, но даже при всем при этом чувствовала, что делаю что-то не то… Можно сказать, за Толика вышла замуж потому, что он был правильный спортсмен и гарантировал режимный образ жизни… Мол, с ним со мной все будет в порядке. Конечно, я в него была влюблена как кошка, но главным казалось, что будет правильная семья… А богемная жизнь меня сомнет… Какая глупость… – Ей остро захотелось плакать, словно все еще можно было изменить: не выходить замуж за Толика, а потом не разводиться.
– То есть, активно поотрывавшись, все-таки решили вернуться к образу «хорошей девочки», одобряемой родителями? – внимательно посмотрела на нее Карцева.
– Да. Толик им не нравился, не того уровня зять. Если б олимпийский чемпион, тогда можно спортсмена, а так – тупой амбал. Ничего другого я о нем весь брак от них не слышала…
– То есть весь первый брак у вас было ощущение, что вы не оправдали ожидания родителей?
– Именно… Правда, когда развелась, меня таким позором облили. Объяснили, что теперь останусь одна, потому что ничего из себя не представляю. Мать сразу прилезла к нам с Лидой, начала каждый день ездить, готовить еду, распоряжаться в доме, – вспомнила Елена, голос у нее почему-то начал дрожать. – И я не могла ее дистанцировать, у меня было чувство вины, что я развелась… Когда торопливо вышла замуж за Филю, родители напряглись. Он их держал за таким стеклом: вроде и не придерешься, и непривычно. Толика на скандал развести мать могла одним ехидным замечанием, а Филя смотрел сквозь нее. А вот Караванов, подлец, с ними общался как воздушный гимнаст… Он вроде был все время здесь, а, с другой стороны, улыбался и кувыркался в это время под куполом цирка. И они поняли, что им нельзя манипулировать, что придется его терпеть и любить…