Примерно на середине информационного потока подходит Володя Размустов, наш формальный руководитель, и говорит: — Всё, победа! Едем пить в Кремль к помощникам Лившица.
— Может, всё же дождемся окончательных результатов, — суеверно прошу я.
— Вот ты их и будешь дожидаться. Тебя всё равно не берём, — отвечает Володя.
— Почему? — недоумеваю я.
— А что тебе там делать? Там одни мужики. К тому же ты не пьёшь, — объясняет Володя.
— Хорошо, а сюда я как кто приехала? — интересуюсь я.
— Как эксперт, как член группы, — злится он.
— А почему я не могу ехать туда как эксперт и член группы? — Мне триста лет не снились помощники Лившица в Кремле, но я зверею, когда со мной так обращаются.
— Потому что там будут свои дела и мужские разговоры. Да я и пропуск на тебя не делал, а сейчас его уже поздно заказывать!
Я не могу обращаться за помощью к Олегу, потому что сама настаивала на том, что здесь я не чья-то жена, а эксперт. Поворачиваюсь и ухожу.
«Новогодняя» ночь «удалась».
Итак, меня привлекли к работе; я выполнила её, как всякий благодарный новообращенец, качественно и в рекордно короткие сроки; я многократно сдала тест на номенклатурную этику; знала, где, как и с кем нужно себя вести; была нема как рыба относительно информации не общего пользования; была практически безупречна. Но я оставалась женщиной. И у чужой мужской компании не было времени на адаптацию к тому, что со мной надо обращаться в рамках моей роли, а не в рамках моего пола. Потому что даже в своей компании, если я где-то прокалывалась, это было «потому, что-то я женщина», а если у меня что-то получалось, то это было «несмотря на то, что я женщина».
Как сказала однажды мне на банкете великолепная Людмила Пихоя: «Если бы ты знала, как мне надоело подкладывать им мысли в тарелку, чтобы они постепенно принимали их за свои. Как мне надоело маскироваться в то, что я им смотрю в рот, потому что баба в их представлении не может ничего другого. Это совершенно мужское государство — я на шпильках не могу до Кремля дойти! Я ломаю шпильки! Потому что у них там булыжники! Их это не волнует!».
За это время сыновья превратились в замечательных молодых людей, бросали одни университеты, поступали в другие и концертировали со своей музыкальной группой по клубам, расширяя мой кругозор в области ночной жизни Москвы. Однако публичность моей жизни пришлась им не по вкусу, они перестали фотографироваться со мной и в новых компаниях скрывали родственные отношения. Они по-прежнему очень помогают мне, но строят независимые биографии.
Никто никогда не объяснял мне, что значит работать в кадре. Как сказал один знакомый, посмотрев передачу: «Никогда не думал, что можешь так долго молчать!»
Было понятно только, что «ток» — разговаривать, «шоу» — показывать. Как говорила Алиса в Стране чудес: «Книжка неинтересная, если в ней нет картинок и разговоров». Несколько интервью и участий в передаче убедили меня в собственной телегеничности, а лекции и монологи о феминизме изнурили так, что я решила гнать их на большую аудиторию, чтоб не вязнуть в повторах. Как одной из тех, которые «были слишком далеки от народа», мне казалось, что изложенные с телеэкрана основы феминизма мгновенно изменят жизнь в отдельно взятой стране.
По природе я экстраверт, и мне безразлично, обращаюсь я к кошке или к десяти телекамерам. Эфира не боюсь, поскольку, как драматург, и так ощущаю жизнь, как сорокалетний прямой эфир. Начав экспертную деятельность в ток-шоу «Я сама», я не анализировала, как сильно это может вмешаться в мою жизнь. Ведь у меня не актёрская природа психики, и я не выношу долгое пребывание на виду.
Что мы должны говорить и делать на первой передаче, не было ясно никому. Татьяна Фонина, сначала руководившая съёмкой, чётких соображений по этому поводу не имела. Она с придыханием говорила: «Вы будете три иствикские ведьмы. Я вас так вижу. А сидеть будете в эдаком салоне Брижжит Бардо». Понять, что означает сей винегрет, я даже не силилась. — Одна ведьма будет белая, другая — рыжая, третья — чёрная, — говорила Таня Фонина. — Ты будешь чёрная, у тебя будут чёрные волосы, и на тебе будет такой чёрный свитер с вырезом каре.
Я плохо себе представляла, чтоб за меня кто-то решал, какого цвета я буду. Чёрные волосы мне шли, но я становилась как-то уж слишком карменистой и жизнь превращалась в драму. Так что красить голову в чёрный я, естественно, не дала. Чёрный свитер с каре мне, естественно, никто не купил, так что на первые передачи напяливала что-нибудь своё чёрненькое. Всякие глупости типа «имидж, внешний образ» меня как взрослую тётеньку не занимали. Я не могла представить себе, чтобы юная стилистка, прочитавшая в жизни меньше книг, чем я написала, объясняла, какой она меня видит в логике незатейливых представлений, воспитанных глянцевыми журналами.
Сначала предложили прибарахлиться в дизайнерской конторе «Белый клоун». Руководитель фирмы оглядел меня с разочарованием и сказал:
— Боюсь, что у нас на вас ничего нет. Что вы хотите? У вас же грудь.
И, действительно, несколько комнат, завешанных платьями, меня не подразумевали.
— Весь мир шьёт на женщин типа Хакамады, — сказал он, и я почувствовала себя чужой на этом празднике жизни. Мне очень нравилась Ирина Хакамада, но к себе я тоже относилась не плохо. И если бы не предыдущий женский жизненный опыт, если бы не работа натурщицей и длинный список высоких оценок моей груди (допущенных к ней близко), наверняка ушла бы из ателье «Белый клоун» закомплексованной на всю оставшуюся жизнь.
Я перемерила платьев тридцать, и ни одно не сходилось в бюсте и не ориентировалось на мой рост, который ещё в незапамятные времена юности считался идеальным для женщины и назывался «рост Венеры». Одежда шилась на явных мутантов. Результатом сотрудничества с ателье оказалась рыболовная сеть, безусловно, связанная на Хакамаду, но добросердечно вместившая мою грудь. Рукава приходились до колен, на подол спереди я наступала и летела кубарем, а сзади волокся шлейф в стиле царствующей особы прошлого века. Как меня не закалывали английскими булавками, как я не поддёргивала юбчонку, проход из артистической до кресла в студии всё же был чреват ушибами.
Вероятно, я выглядела на этой съёмке так несчастно, что руководители сжалились и предложили найти художника по костюму, поскольку Юле шила Наталья Нафталиева, а Ира приносила чеки из магазина.
Художником по костюму я уговорила быть знакомую даму. Она бесхитростно пропахивала в выходные лужниковский рынок, накупала себе кофточек и требовала, чтоб я их надевала. Номер груди у неё тоже не был особо большим, но хотя бы ростом она была ближе ко мне, чем к Хакамаде, так что можно было считать, что положительная динамика в процессе наметилась. Я ведь ещё ничего не понимала на телевидении и туго соображала, что сколько стоит и кто кому должен, тем более, что атмосфера создания передачи напоминала ударные стройки родины.