— Кто хвалил?
— Кто-кто, дед Пихто… Так вот, два физика, русский и американский. Крупные учёные, почти нобелианты, друзья, — он говорил совершенно бессвязно, вращая безумными глазами. — Они ведь вполне могут быть друзьями, они часто встречаются на симпозиумах. И в их руках практически планета. Они плывут на огромном корабле. И только они знают, как спасти этот шарик. Вы записывайте, записывайте, я не люблю повторять.
Я начала записывать эту галиматью. Незнакомого психа надо получше выслушать, чтобы собрать информацию о степени его опасности.
— И женщина… такая штучка на шпильках с ловкой походкой. Пусть её зовут Джейн. Она ассистентка американца. Конечно, она ложится под русского, вы бабы все таковы… Впрочем, пусть лучше она будет шпионкой. Их. Или нашей? И море на закате… Побольше моря на закате. А музыку мне есть кому заказать.
Тут в приоткрытую дверь позвонили.
— Кто ещё? — недовольно спросил Фантомас.
— Это подруга с приятелем. Приятель, кстати, каратист, — вякнула я.
— Хорошо, встретьте, но пусть уйдут в другую комнату. Пусть не мешают. Мы работаем, — распорядился он.
Я вышла к Ларисе и приятелю.
— Ребята, ворвался какой-то псих. Я его боюсь смертельно. Бредит какой-то ядерной катастрофой и каким-то кино. Не знаю, как быть, — зашептала я.
Гости ввалились в кухню и оторопели от его вида.
— Добрый день! В чём дело? У меня очень мало времени! Мы будем работать? — отрывисто гаркнул он. В присутствии друзей я осмелела.
— Вы кто? — спросила я.
— Вы что, глухая? — удивился он. — Я режиссёр Николаев. Я вам уже сказал.
— Зачем вы пришли? — продолжала я.
— Вы что, не в себе? Я же вам сказал, я пришёл к вам делать двухсерийный фильм.
— В каком смысле?
— Вы пишете сценарий, я снимаю. Вы Арбатова или нет? Или у вас с головой плохо? — разъярился он.
— Откуда вы узнали мой адрес?
— Пришёл в «Дебют», спрашиваю, кто лучше всех пишет диалоги. Мне дали ваши пьесы. Я попёрся в этот медвежий край, чтоб вы мне задавали вопросы. Садитесь и пишите. За двухсерийный фильм вам заплатят столько, что вы будете вспоминать жизнь в этой дыре, как страшный сон. Что вы на меня пялите свои накрашенные глаза? Я известный режиссёр, я сделал шесть фильмов, я классик. А вы никто, вы должны мне ноги мыть и воду пить за то, что я вам предлагаю работу! И вообще, дайте водки. Меня не предупредили, что вы сумасшедшая, и вам всё надо объяснять по сто раз. Садитесь и пишите! — орал он.
У меня отлегло от сердца. Он был не маньяк, точнее, не социально опасный маньяк. Он был режиссёр режиссёрыч и так заигрался, что уже не читался свежим глазом. К тому же я не представляла себе, что кто-то может приехать в Ясенево, чтоб предлагать мне делать двухсерийный фильм. Гонорар представлялся нереальным.
Я быстро написала заявку, включив в неё всех знакомых артистов. Ритка, конечно, должна была играть Джейн, а мой муж — русского кагэбэшника. Фантомас потащил заявку куда надо. Она прошла «на ура». И вдруг во мне что-то остановилось. Ведь я не видала ни одного его фильма. Это не театр, где всё же остаётся твой текст. Я встала на уши, нашла ход в Госкино, меня тайком посадили в зал Ермаша и показали все фильмы Фантомаса. Когда я шла домой, я чуть не плакала. Это была такая фанера, такая липа, такой ужас. Я ещё оплакивала несостоявшиеся гонорары, но уже знала чёткое «нет».
Конечно, Фантомас еще несколько раз орал на меня, но я его уже не боялась. Конечно, на меня обиделись все, кого я пообещала снять в этой вампуке. Конечно, все драматурги сказали, что я полная дура. Но я страшно благодарна судьбе, что хватило сил отказаться. Как говорила Раневская: «Деньги я проем, а стыд останется!» Я вернулась в свою жизнь, и до сих пор ни секунды об этом не жалею. Я видела, во что превращаются люди, хоть однажды взявшиеся за халтуру. Как гласит испанская пословица, которую часто повторяет моя однокурсница по Литературному институту Лена Эрнандес: «Дорога в ад отклоняется от дороги в рай сначала всего на один миллиметр».
Дети росли, Саша гастролировал, Витя репетировал. Я готовила еду, проверяла уроки, водила детей в театры и на выставки и совсем не понимала, что происходит. То ли я остаюсь в браке, то ли создаю новый. С Сашей у нас была общая семья и любовь, с Витей — общая работа и любовь.
И тут предложили поехать на кинематографический семинар в Репино. Саша всю жизнь приучал меня к тому, что без него я пропаду. И, действительно, для меня были совершенно непостижимы некоторые вещи: я, например, не могла сама заплатить за квартиру — не хватало мозгов заполнить дурацкий бланк, я делала ошибку, тётка в сберкассе орала на меня, я уходила почти в слезах. Я не умела складывать вещи в чемодан так, чтобы всё уместилось. У меня был топографический кретинизм, могла заблудиться и погибнуть в трёх соснах. И ещё какие-то мелкие диагнозы, короче, в путешествиях я умела только выглядывать из-за мужнего плеча. А тут надо было доехать до Ленинграда и на электричке добраться до Репино.
Саша был на гастролях. Провожал Витя. Он нарисовал подробные планы и схемы, написал номера и время электричек, но я взирала на шпаргалку, как Мария-Антуанетта на гильотину. В конце концов он зашёл в купе, где, кроме меня, ехали трое мужчин, и сказал: «Мужики, доверяю вам свою любимую женщину. Ей надо в Репино, но она полная идиотка и, скорее всего, заблудится уже на вокзале, где её ограбят, изнасилуют и убьют».
— Нет проблем, старик, — отозвался мужик с верхней полки. — У меня машина на стоянке у вокзала. Довезу её до Репино.
В принципе, я из тех, кого немедленно начинают опекать. Амплуа «женщина-дитя» хорошо работает в одноразовой опёке с незнакомыми, но ежедневный спаситель делает человека беспомощным дебилом. У меня ушли годы на то, чтобы научиться полностью ни от кого не зависеть. Пожалуй, только к сорока я добилась этого.
В Репино собрался киношный бомонд. Группа известных сценаристов изнывала от скуки. Кроме меня, на семинаре были три женщины: с одной все уже спали двадцать лет назад, другая была женой своего, а третья — моя бывшая соседка Крыска. Так что волна интереса обрушилась на меня. Как говорил главный режиссёр известного театра, беря на работу молодую актрису: «Здравствуй, тело, младое, незнакомое!». Человек пять сытых успешных кинематографистов ходили за мной по пятам и домогались. После того, как один пригласил в номер обсудить мою пьесу и сломал мне молнию на джинсах, я озверела.
— Так ты не хочешь? — удивился он, вытирая кровь со своей расцарапанной в ходе драки щеки. — Ты бы так и сказала!
Я была в истерике и пошла ябедничать руководителю семинара, мудрому и справедливому Валентину Черныху.
— Скучно ребятам, вот и хамят, — объяснил он.
— Ну если невтерпёж, то через дорогу интуристовская гостиница, пусть пойдут и снимут девочек, — сказала я.
— Какая ты наивная. Девочек они через день забудут, а ты уже никуда из этого круга не денешься. Им ведь важно не затащить бабу в постель, а потом годами об этом трепаться и пальцем на неё показывать.