Саша тоже не скучал, и как-то придя в монастырь в условленное время, я обнаружила пьющую чай красивую девушку типа швеи. Я сказала им, что трахаться в соборе неприлично. А мужу, что если имеешь личную жизнь, пора научиться вести её менее демонстративно. Бедная девушка была немедленно выдворена. Но ровно на следующий день позвонила жена моего возлюбленного. Сказала, что всё знает, что подслушала его телефонный разговор и близка к суициду.
Я так испугалась, что предложила немедленно к ней приехать и объясниться. Приехала, обнаружила немолодую симпатичную женщину и долго разъясняла степень мимолётности отношений. Она, конечно, не верила. Пришлось дождаться виновника и повторить всё это при нём. Были слёзы, были клятвы, было недоверие, но я действительно больше не встречалась с ним как с сексуальным партнёром и с обоими сохранила отличные приятельские отношения. Жена даже потом звонила советоваться и жаловаться на него. У меня по жизни домохозяйский принцип — я убеждена, что мир функционирует гармонично, если каждая вещь лежит на своём месте; что если мужчина или карьерный успех нужен кому-то в данный момент больше, чем мне, значит, небесный диспетчер распределил моё в другую ячейку.
Это не говорит о том, что я малосоревновательна и не азартна: когда стопроцентно чую «моё», могу снести Кремлёвскую стену. Просто обо всём всегда можно договариваться; в мире есть только одна ситуация, по которой нельзя договориться, чтобы всем было комфортно, это смерть.
Однако история отправила меня в депрессию, и я даже видела ужасный сон. Некая сила сверху пообещала страшную катастрофу, если ещё раз изменю мужу. Я впала в мистический ужас и дала обет верности. Довольно долго пребывая в этой самой верности и этом самом ужасе, я начала болеть, не просыхая. Кончалась одна ангина, начиналась другая. Отоларингологи разводили руками. Башкой я понимала, что здесь нечисто, но справиться с организмом не могла.
Сломавшись под тяжестью ангин, я пошла к психо-аналитичке. Практикующий психоаналитик — маргинальное понятие для нашей страны, до сих пор у нас нет ни одного специалиста, сертифицированного по международным стандартам, но это не означает, что их работа малоэффективна. Психоанализ — работа вдвоём, и если у пациента есть воля к победе, то личность аналитика не имеет решающего значения, поскольку работает метод.
Зная всё это по ротапринтным изданиям отцов психоанализа, я зажала пять рублей в кулачке и явилась на сеанс. Аналитичка оказалась красавицей с филфака, звали её Елена Знаменская, и она была дама, приятная во всех отношениях. Кушетка у меня ассоциировалась с карательной медициной типа операции и аборта, и я исповедовалась сидя. Дело быстро пошло на лад, выяснили, что ангины устраивает всепоглощающее чувство вины, которое при изменах делилось на два рукава (один перед матерью и братом, другой — перед мужем) и обеспечивало психологическую устойчивость. А теперь целиком перенеслось на родственников, которые ежедневно и технологично лезли в душу.
— Что же делать? — недоумевала я.
— Любым способом дистанцироваться от людей, ежедневно снижающих самооценку, — советовала аналитичка.
— Навсегда?
— Пока это не перестанет генерировать в вас болезни. Подумайте о своих детях! Вы считаете, что им полезна больная мать, которую дёргают за ниточки, как марионетку? Это были святые слова.
С красавицей Леной Знаменской я вела себя как хрестоматийный псих. Старалась заболеть, забыть и опоздать на сеанс. Каждый раз не могла попасть в правильный подъезд, и жильцы квартиры, в которую я всё время ломилась по ошибке, постепенно привыкли, что у меня что-то с головой, и не злились.
Однажды, после очередного препирательства с мамой, я пришла к аналитичке с температурой тридцать девять и завязанным горлом, но с ощущением прорыва. В конце сеанса Лена спросила: «Как вы подпитываетесь энергетически?»
— Брожу по арбатским переулкам.
— Мне кажется, вам сейчас стоит это сделать.
Был вечер, градусов восемнадцать мороза.
— Вы хотите моей смерти? У меня не хватит сил даже доехать до Арбата! — вскричала я.
— И всё-таки попробуйте. Но это рецепт только для сегодняшнего дня.
В тяжёлой лохматой шубе и шапке до бровей, в каких ходят с детьми кататься на горку, неповоротливая, как раненая медведица, я потащилась в центр. И там от попадания в любимые места что-то во мне щёлкнуло, и я начала не ходить, а летать. Вернулась на последнем поезде метро в Ясенево с безумным выражением лица, но без проблем и температуры. Больше я не болела, и аналитичка сказала, что дальше справлюсь сама. Это было не чудесным исцелением, а завоеванием некоторого собственного внутреннего пространства, став на которое я могла позволить себе жить в новом качестве. Это было бессознательное разрешение поставить стекло между собой и теми, кто, может быть, не совсем понимал, какому разрушению подвергает меня. Бесконечно борясь против насилия в окружающим мире, я вдруг поняла, что живу по двойному стандарту: не принимая насилия в масштабах человечества, но допуская по отношению к себе.
Я пишу об этом так подробно, потому что большинство женщин, обращающихся ко мне за психологической консультацией, одеты в те же самые проблемы и мучимы внутрисемейным советским аналогом гамлетовского «Кто я, тварь дрожащая или право имею?».
Ах, как славно сразу раскрасился мир, сколько в нём появилось дополнительных объёмов и ступеней. А ещё начиналась весна. А ещё из Еревана приехала Зара, и мы начали носится и тусоваться, как будто всё ещё были студентками. После Москвы она не могла вписаться в правила армянской жизни, многое запрещающие женщинам, и, только приехав ко мне, могла отрываться на всю катушку. Она нанизывала на себя людей и события, как веретено шерсть. Её нельзя было оставить на пять минут, она обрастала знакомыми и находила приключения.
— Когда же ты заведёшь роман? — смеялась она надо мной, хотя хорошо относилась к моему мужу. — Никогда не видела, чтоб у тебя так долго не было романа.
Но мне никто не нравился. У меня высокая планка в выборе любовных партнёров, но я знаю: когда женщина декларирует, что на горизонте нет достойных мужчин, это проблема не их отсутствия, а её психологии. Достойных мужчин всегда значительно больше, чем можно успеть любить за одну жизнь, и женщина преуменьшает это количество из-за страха романа. Я отлично понимала, какого происхождения мой страх, но управиться с ним ещё не могла.
Начали выводить войска из Афганистана. И все, у кого были силы радоваться, радовались. Потому что, несмотря на потери, это выглядело как торжество справедливости. И если б мне тогда сказали, что в такую же игру наши военные будут скоро играть в Чечне, я плюнула бы в лицо этому человеку и решила, что он просто не приветствует перемены.
Вовсю шли армянские митинги, и мы с Зарой, конечно, ходили на них. Она привезла кучу свежих фотографий из Еревана, а поскольку пресса всё время несла ахинею про армяно-азербайджанский конфликт, заваливаясь то в одну, то в другую сторону; любая фотография являлась документом. Однажды в скверике на Тверском бульваре, напротив магазина «Армения», мы тусовались в уличном сборище, состоящем из проармянски настроенных людей, солдатских матерей, сумасшедших и любопытных, и в очередной раз показывали фотографии с разъяснениями. И тут в толпе я увидела молодого человека, который… короче, который мне был нужен именно в том момент. Он был высокий, красивый, породистый, интеллигентный, но закомплексованный. На лице его было написано, что он будет час стоять и откликаться на меня глазами, но никогда не подойдёт.