— А что, ты же умеешь, и второй прибьешь!
Надо же, как у нее прозвучало — с кокетством. Испугалась, подумала о себе отстраненно — ах ты, старая цирковая лошадка… И откуда что берется! Воистину неистребима в бабе ее природа…
Поднялись на третий этаж, Иван открыл дверь, жестом пригласил войти в квартиру. Шагнул за ней, нажал на кнопку выключателя, принял в руки ее пальто, пристроил на плечики в шкафу.
— Ну, скидывай сапожки… А сама шуруй на кухню, разбирайся там с чаем-кофе.
— А ты кофе будешь? Или чай?
— Да мне все равно. В холодильник загляни, там фрукты какие-то есть… А конфеты в шкафчике справа, на верхней полке. Да, еще в гостиной, в баре, вино… Выбери бутылку, какая понравится. Отметим твое появление в моем доме. Ты не против?
— Нет, я не против.
И впрямь, глоток вина не помешал бы… Как-то все стремительно получилось, вот уже и дом, и вино, и почти интимная обстановка. Да, почти. Если бы не сломанный каблук…
Ступила из прихожей в гостиную, огляделась мельком. Ага, квартира, значит, двухкомнатная. И сразу видно, что холостяцкая. Как такового беспорядка нет, конечно, но все равно — видно. Женской руки не чувствуется, слишком уж все прямолинейно устроено, без уютных изгибов. Диван, два кресла, меж ними столик, заваленный всякой дребеденью. Рабочий стол с компьютером в углу. Полки с книгами, телевизор… Ничего лишнего, полный аскетизм. Во вторую комнату дверь плотно прикрыта, там спальня, наверное… А кухня-то где? Ага, прямо по коридору…
Кухня, наоборот, оказалась довольно уютной. И чистой. Даже ни одной грязной посудины в раковине нет. И — о, чудо! — хлипкий цветочек розовой герани на подоконнике… Как ты сюда попал, атрибут сладкого мещанского счастья? Дай-ка я тебя водичкой полью…
Сварила кофе, достала фрукты из холодильника, красиво уложила на плоскую керамическую тарелку. Да, еще конфеты. И вино, вино! Как же без вина-то? Так, что там у хозяина в баре? О, даже «Киндзмараули» есть… А ты откуда, забытая за последние годы радость? Тоже ведь атрибут был своего рода… Ладно, возьмем «Киндзмараули», обездолим хозяина. Все, стол накрыт, народ к разврату готов. Кажется, такой фразой Лев Дуров приглашал незабвенного Шукшина в «Калине красной»? Эй, народ, где ты…
Заглянула в прихожую — Иван все еще колдовал над сломанным каблуком. Поднял голову, улыбнулся:
— Сейчас, еще пять минут…
— А что, получилось?
— Конечно, получилось. Я, между прочим, когда-то свой бизнес этим делом и начинал.
— Сапожником, что ли?
— Нет. Палатку по ремонту обуви на бойком месте открыл. Помнишь, каким спросом такие палатки пользовались?
— Помню… В те времена выгоднее было старую обувь ремонтировать, чем новую китайскую покупать.
— Да, так оно и было. Ну все, получай свою обувку, хозяюшка, — протянул ей сапог, ухватив за голенище, — долго еще носить будешь, мастера вспоминать.
— Спасибо… Надо же, и впрямь получилось…
— Стол-то успела накрыть?
— Конечно. Прошу…
Сели в гостиной, в креслах, напротив друг друга. Иван открыл вино, разлил по бокалам.
— Ну? За что будем пить?
— Не знаю…
— А давай за тебя, Ань. За твой талант, за красоту, за профиль Нефертити…
— Ой, да какой там талант!
— А я думал, ты скажешь — какой там профиль…
— Смеешься, да?
— Ничуть… Ладно, не обижайся. Ты и впрямь замечательно романсы поешь. Есть что-то в твоем голосе… Не знаю даже, как определить… А вообще, словами эту душевную замануху определить нельзя. Она — сама по себе, определения — сами по себе. А закавыка в том и состоит, что один раз услышишь и еще хочется… Ну, давай, за тебя!
— Спасибо… Спасибо, Иван…
Она глотнула вина, подняла брови, глянула на него с удивлением:
— Надо же, настоящее! Тот самый забытый вкус «Киндзмараули»!
— Да. Это мне друг из Тбилиси привез еще год назад. Вот, пригодилось для случая. Кстати, и в тему! Тоже ведь, казалось бы, вино как вино… Ан нет, от другого продукта отличается. Именно присутствием этой неуловимой заманухи и отличается, согласись?
— Да, наверное… А ты меня не осудишь, если я весь бокал выпью?
— Да на здоровье. И еще налью.
— Не боишься — напьюсь?
— Нет. Уж как-нибудь дотащу до дома.
— Хм… Хм!
Она и впрямь припала к бокалу, лихо выпила все до дна, ничуть не испугавшись допущенной фривольности. Да вовсе и не фривольность это была. Может, с кем другим и была бы фривольность, а с Иваном… С Иваном — нет. Не лепилось к нему всей той ерунды, которая сопутствует подобного рода двусмысленным посиделкам. Ох, уж эта обязательная их атрибутика — зажатость, кокетство, жеманство чуть лицемерное… Не было сейчас ничего этого. И как же хорошо, что не было.
Поставила со стуком бокал на стол, улыбнулась благодарно:
— Ой, как хорошо… Весь вечер мечтала бокал вина выпить, душу согреть…
— А что, сильно душа замерзла?
— Нет, не то… Не замерзла, но истощилась немного. Я ж выкладываюсь, когда пою…
— А… Ну, это понятно. Тогда давай еще, для полного восстановления.
— А давай! Но учти — ты обещал меня до дома тащить!
— Я помню, не волнуйся. Песни орать не будешь?
— Я не ору, я пою…
Он улыбнулся, хмыкнул насмешливо, но совсем не обидно. Наполнил ее бокал, поднял свой, пригласил взглядом — ну же, давай… Чуть отпив вина, она вздохнула легко, расслабленно, а на выдохе вдруг произнесла, сама от себя не ожидая:
— Знаешь, а ко мне позавчера мама приехала… И я… Ну, в общем… Помнишь, ты мне говорил про возвращение в точку отсчета…
— Помню, Ань. Конечно, помню. И что, получилось?
Она подняла глаза — лицо его было абсолютно серьезным, даже излишне сосредоточенным. Как странно — только что насмешливым было, и вдруг…
— Да, Иван. Кажется, получилось. Мы поговорили, я ее поняла… Да, ты был прав… Только я боюсь пока говорить об этом. Слишком хрупко пока все. Так ведь, наверное, не бывает? Знаешь, я даже сомневаться начала — а вдруг во мне вообще дочерняя любовь природой не заложена? Понимание и любовь — вещи разные…
— Нет. Это все глупые страхи, Аня. Любовь в каждом человеке есть, но, бывает, она этими страхами задавлена. Нужна особая воля духа, чтобы эти страхи из себя изгнать.
— Ну, уж насчет воли… Этого добра во мне не занимать, знаешь! А только все равно…
— А тобой не та воля управляла, Ань. Это была не воля, а плетка. И ты сама себя ею хлестала и загнала до состояния несгибаемости. Воля духа и воля страха — это ж разные вещи, они вообще не соседствуют. Или одно, или другое.