Ладонь сама потянулась к лицу, извечным бабьим жестом — рот закрыть, словно еще что-то более горестное должно из него выскочить. А жест мамин, кстати. Она тоже всегда, когда что-то плохое слышит, ладонь ко рту прижимает. Но тут уж прижимай, не прижимай, а отвечать надо. Не развернешься и не уйдешь, не оставишь их в этом ужасном недоумении.
— Простите меня, мои дорогие… К сожалению, это правда, Антош. Мам, прости. Конечно, я все не так вам хотела… Простите, по-дурацки получилось. Просто… Просто я не в себе сейчас… Давайте завтра поговорим, ладно? А на сегодня — все, не могу больше… И не входите ко мне в спальню, ладно? Ну пожалуйста… Все завтра, завтра…
Бухнулась в постель, зарылась с головой под одеяло и, странное дело, сразу провалилась в спасительный сон. Уже улетая сознанием, прошелестела сухими губами — простите меня, все завтра, завтра…
* * *
Ее разбудил голос Антона — видимо, по телефону говорил. Слова отрывистые, тревожно звенящие — да, да, давай, жду… Кому это он? Лерке, что ли? А следом — короткое мамино шиканье: «Тише ты, разбудишь…» Ее, что ли, разбудишь? Ну да, кого ж еще…
И снова задремала, будто оттолкнула от себя реальность. Сквозь дрему проплыл короткий всхлип дверного звонка, возня в коридоре, тревожный шепоток… Потом еще звонок. И, наконец, тихий стук в дверь спальни, и Леркино осторожное:
— Можно, мам?
Разлепила глаза, подняла голову от подушки, заставила себя улыбнуться.
— Конечно, можно, чего спрашиваешь. Заходи.
Лерка подошла к кровати, уселась на самый краешек, глянула виновато. Какой у нее вид — будто припыленный… Личико бледное, причесана кое-как, а главное — в глаза смотреть боится. Будто мимо куда-то смотрит.
— Мам… Это правда? Мне вчера вечером Антон позвонил…
— Да, Лер. Правда. Такая вот беда со мной случилась, ничего не поделаешь, доченька. Ну, чего скуксилась? Прекрати, прекрати… Еще нам реветь не хватало…
— Нет, не будем реветь, мам. Потому что… Потому что мы же справимся, правда?
— Конечно, справимся, дочка. Мы же одна семья. И я очень надеюсь на вашу помощь.
— Мам… А почему ты мне ничего не сказала? Я же тебе такого успела наговорить…
— И хорошо, что успела, что ты! Я очень, очень тебе за это благодарна!
— Правда, мам? И не обижаешься?
— Да ничуть!
— Спасибо… Мам, а там папа приехал…
— Кто? Какой папа?
— Да наш папа…
— Виктор, что ли? О, господи… А он-то зачем тут?
— Я ему позвонила, мам. Я позвонила, а он сразу приехал. Я его не звала, он сам…
— Ну что ж, ладно. Иди, Лер, я сейчас оденусь-умоюсь, выйду. Он где?
— С бабушкой, на кухне. Она его завтраком кормит.
— А… Ну, понятно…
Витя и впрямь уютно расположился на кухне — аккурат на бывшем любимом месте, у окна, между столом и холодильником. Увидел ее, стоящую в дверях, поперхнулся глотком кофе, ссутулился виновато.
— Здравствуй, Ань…
— Доброе утро, Вить.
— Анечка, тебе кофе налить? — суетливо подставила ей стул мама, — и вот еще, оладушки… Я оладушки испекла, с поджаристой корочкой, как ты любишь…
Какой у мамы голос — дрожащий горем. Голос, которым едва сдерживают слезы. И лицо — в серую бледность провалившееся, будто она не спала всю ночь. А ведь и впрямь, наверное, не спала…
— Ну, вы тут завтракайте, а я пойду, с Лерочкой, с Антошей поговорю. Надо бы Антошу в магазин за хлебом отправить, в доме ни крошки хлеба нет. Еще и жених Лерочкин скоро при-едет…
— Да, выросли наши дети, Ань! Глядишь, скоро нас дедом да бабкой сделают! — бодренько проговорил Витя, распрямляя спину. Слишком бодренько.
— Хм… По-моему, ты их скорее братцем или сестричкой осчастливишь… — грустно усмехнулась она, садясь за стол. — Когда твоей… Твоей Тане рожать-то?
— Да уже на днях…
— Ну вот… Жене на днях рожать, а ты сюда зачем-то приперся… С какой стати, Вить? Меня, что ли, пожалеть пришел?
— Ну зачем ты так, Ань… Я понимаю, конечно, ты на меня обиду держишь…
— Да не держу я никакой обиды, Вить, успокойся. Ну, ушел и ушел, и скатертью дорога. И правильно сделал, что ушел. В конце концов, ты тоже кусок своего счастья получить должен. А со мной… Со мной ты несчастлив был, Вить. Я это недавно только поняла. И я была несчастлива… Не любила я тебя, Вить. Так что давай теперь, старайся за нас двоих…
— Аня, Ань! Ну что ты, ей-богу! Все будет хорошо, Ань! Ты, главное, не думай ни о чем плохом и обиду в сердце не держи… А я помогу чем смогу! И за детей… За детей тоже не волнуйся… Антошку я выучу, все, как положено, и за Леркой присмотрю…
— Ага, понятно. Спасибо, Вить. Значит, мне можно спокойно помирать, да? Ты разрешаешь?
— О господи, ну что ты говоришь, Ань… Я же… Не так сказал, может…
— Да ладно, не суетись. Это я так, шучу героически. А что пришел — спасибо, конечно. Я тронута. Правда, Вить. Ты ешь оладушки, ешь, не стесняйся.
— Ты правда… на меня не обижаешься?
— Нет. Не обижаюсь. И ты меня прости, если обиду держишь. Тебе ведь на меня было за что обижаться, правда?
— Ну… В общем…
— А в общем и целом — это просто жизнь, Витя. Она все по своим местам расставляет. Кому — новое счастье, а кому… Ладно, не будем о грустном. И относительно детей… Я тебе верю, конечно. Верю, что ты их отцовской заботой не обделишь.
Переглянулись, опустили глаза, вздохнули в унисон. Ей вдруг подумалось отстраненно — надо же, какой разговор получился душевный… Сроду никогда с Витей так не говорила. И какая мудрая пауза получилась, будто тихий ангел пролетел. Жаль, разрушил паузу звонок в дверь — пришел кто-то.
— Это, наверное, Гера… Лерин… Как его назвать-то? — отчего-то смутился Витя. — Друг, что ли…
— Да как хочешь назови, Вить. Разве это так важно? Друг, жених, бойфренд… А ты его знаешь, что ли?
— Конечно, знаю. Нас Лерка знакомила. А они жениться собираются, ты не в курсе?
— Нет, не в курсе. Ладно, пойдем, поздороваемся, что ли. А то неудобно.
— Ага…
Вышли в гостиную, Витя протянул руку Гере, она лишь улыбнулась приветливо.
— Ты завтракать будешь, Гера? Пойдем, я тебе кофе налью. Лер, а ты покажи отцу полку в прихожей, которая все время с гвоздя сваливается. Вить, посмотришь? Антошку ведь не допросишься…
— Да, мам, мы с отцом сейчас все сделаем! — вынырнул из коридора Антон, — пойдем, пап, я покажу!
— Что ж ты, Антоха, матери не помогаешь? — сердито забубнил Витя, направляясь за сыном в прихожую. — Ты ж обещал… Тоже, мужик называется…