– Денечки прошедшие без твоего черта длинноволосого будешь зачеркивать. Вот как отчеркнешь сорок денечков – так и забудешь…
– А почему сорок? Ты что, он ведь живой еще!
– Да и на здоровье, что живой. Я что, против, что ли? Мы ж его не на тот свет спроваживаем, мы ж его только из дома твоего провожаем. А сорок дней, я думаю, и для живой души тоже срок хороший. Чтоб дом покинула, переселилась в новый, где хозяин живет, обжилась там по-новому. Никогда уходящий, Лизавета, душу свою сразу из того места, где долго прожил, не забирает. Она еще там живет, мучает оставшихся. Так что давай выпьем за то, чтоб тебе побыстрее от ее гнета освободиться.
– А если я не хочу освобождаться? Или не могу? Может, мне без души этой и жизни нет?
– Так и не будет, если цепляться за нее, глупая. А ты скрепись, Лизавета! Сначала скрепись, а через сорок дней встряхнись, и все.
– Хм… Странная у тебя концепция выхода из кризиса.
– Да сама ты цепция! Нечего меня своими мудреными словами пугать! Делай лучше, что говорю! Давай, выпей за день свой первый да и зачеркни его в календаре пожирнее!
Лиза покорно исполнила требуемые от нее действия и устало откинулась на спинку дивана. От выпитой водки в голове слегка зашумело, но на душе легче не стало. Наоборот, подумалось вдруг с тоской – еще вчера в этой комнате жил ее Лёня. Еще вчера она была счастлива…
– Тань, а ты дома была, когда он уходил?
– Конечно. Где ж мне еще быть? Я аккурат пирог с капустой из духовки вынула, оглянулась – а он в дверях кухни стоит. Одетый уже, с сумкой в руке. Поклонился так мне вежливо да низко, улыбнулся по-доброму. Прощай, говорит, Татьяна, спасибо тебе за все. Я, говорит, для Лизы на столе письмо оставил. Я и рта в ответ не успела открыть, а он уж и дверью хлопнул.
– А перед этим? Дома ночевал?
– Конечно. Всю ночь на своей пианине музыку наяривал, никак мне спать не давал.
– На рояле, Татьяна…
– Ну да. На этой своей бандуре, в общем. Полкомнаты занимает, зараза огроменная! Куда мы теперь ее денем-то? Ее за просто так теперь и не вытащишь!
– Да пусть стоит…
– Ты, Лизавета, если в следующий раз вздумаешь опять за какого музыканта замуж пойти, то ищи такого, чтоб инструмент у него помельче был. Дудочка там какая-нибудь или гармошечка, к примеру.
– Хорошо, Тань. Я учту. Найду и с дудочкой, и с гармошечкой. Ты спать сегодня пойдешь или нет? Дай мне одной побыть, болтунья старая! Устала я от глупостей твоих. Иди уже, а?
– Ладно, что ж, – горестно вздохнула Татьяна, собирая обратно на поднос свои тарелочки вместе с графинчиком. – Пойду, раз просишь.
– Ну, вот и иди уже.
– Да иду, иду!
Она, ворча что-то под нос, спустилась осторожно с лестницы, опять выразительно погремела-пошуршала чем-то и успокоилась наконец. Спать легла, наверное. И сразу тяжелая, маетная тишина обступила Лизу со всех сторон, зазвенела нудно в ушах, придавила тяжким камнем голову и грудь. Господи, как больно-то. Она и не знала, что так может быть. Даже давние девичьи московские страдания показались ей сейчас сущей клоунадой, а ведь думала, что прошла в молодости через настоящий огонь этих страданий, что он выжег тогда всю душу, испепелил дочиста. Черта с два…
Тихо встала с кресла, подошла к темному окну. Лёня, Лёня… За что ж ты так? Разве виновата она в том, что сильная? Ну да, ни в какой мужской материальной подмоге и в самом деле не нуждается, как какая-то там Алина. И ни в каком сильном плече или в широкой спине, как каменной стене, или чего там еще себе нафантазировали слабые эти женщины. Неужели за это казнить ее надо? И не сообразил даже, что, может, Алина эта самая как раз намного легче без него обойдется, чем она, Лиза.
Женщина долго еще стояла у окна, вглядываясь в ночную темень, боялась обернуться назад. Впервые боялась своего дома – он как-то перестал быть другом, казался пустым, гулким и будто настороженным за спиной и похож скорее на притаившегося зверя-врага. Это был уже другой дом – без Лёни, без сердца, без души. Нет, она не сможет в нем жить. Вернее, не сможет жить вот так, без любимого. А раз не сможет – надо что-то сделать. Что? Надо думать, как-то спасаться-выкарабкиваться. Думай, Лизавета, думай. Ты же умная, умеешь находить выход из любой, даже самой безнадежной ситуации. Помоги себе сама.
И вдруг ее осенило – как же она раньше не догадалась! Лёню надо просто вернуть, и все. Как? Придумает! Не сразу, не сейчас и не завтра, но придумает. Где-то краешком подсознания Лиза понимала, что хватается за соломинку и идет по тому пути, сойти с которого изо всех сил всегда уговаривала несчастных брошенных жен-клиенток. Говорила, что путь этот изначально порочен и неправилен, что ничего и никогда нельзя вернуть на обычные и удобные круги своя, но так захотелось вдруг ей сейчас ступить именно на этот путь. Ну его, это подсознание! Что она, обязана жить по каким-то особенным правилам? Лиза, в конце концов, обычная женщина, такая же убитая горем баба, как все в ее положении. В общем, Лёню будет возвращать, и все тут!
Сразу стало будто легче. Она еще раз мысленно отмахнулась от надоедливого шепотка подсознания, упорно толкующего, что все это обман и что она и сама это прекрасно понимает. И стала строить свои жесткие, профессионально-логические и стратегически-продуманные планы. Так. Что она имеет в плюсах? Ее соперница – жалкое и некрасивое создание. Это – раз. У нее есть Варвара, потенциальная суррогатная мать, и Лёня об их планах еще не знает. Ему же хочется своего собственного ребенка? Хочется. Так они с кузиной ему его и родят! Это – два. И еще – Лёня привык жить в хороших условиях, в хорошем доме, а не в каком-то там хрущобном убожестве. А это многого стоит, между прочим. И это – три. Что ж, не так уж и мало. Теперь о минусах. Она абсолютно не знает, что из себя представляет эта Алина. Ну, кроме того, конечно, что совсем никаковская внешне. Но это как раз еще ничего и не значит. Может, у нее душа какая-нибудь особенная? Может, он влюбился? Лёня же натура богемная, запросто может взять и влюбиться в эту надуманную им тонко-красивую душу. А насчет их с Варварой планов тоже большие сомнения имеются. Ему и Алина сможет ребенка запросто родить. И хорошими домашними условиями его тоже не прельстишь – богема, она и есть богема, и в шалаше, и в подвале подолгу обитать может. Так что, получается, и минусов тоже немало. Но ничего, все равно что-нибудь придумает. Так просто не сдастся. Надо всегда бороться до самого последнего слова и стремиться переломить ситуацию, пусть даже самую безнадежную, – так учил старик Заславский. И еще говорил – про своего соперника надо знать абсолютно все, любую информацию. И правильно говорил, между прочим. Вот она завтра и начнет ее узнавать. Даже на разведку в тот хрущобный двор съездит. Проведет подготовку к боевым действиям. А что? На войне как на войне, не привыкать. Она и так всю жизнь почти по роду, можно сказать, своей деятельности является невольным участником всяческих страстных баталий – то между чиновниками, то между кисками-зайками, то между детьми да родителями. Всякое бывало. Так что пора и за себя заступиться. Назначить саму себя себе адвокатом. Так что вперед, Лизавета Заславская, – будем бороться за собственное бабское счастье.