– Тетенька подарила к Рождеству.
– Больно рано! До Рождества-то еще седмица!
– Она к старшему сыну отъехать задумала. Сын ее – пронский воевода.
– Курбский? Так он твоя родня?!
– Ну да, мы с ним троюродные. И его матушка, и моя – Тучковы урожденные. А ты его знаешь, что ли, Андрея Михайловича?
– Не знаю, но видела. Красавец писаный! Галантен, как настоящий шляхтич, знает обхождение с дамами, по-польски говорит. Даже и по-латыни изъясняется!»
Анастасия сердито тряхнула головой. Серьги, минуту назад вызывавшие столько приятных чувств, показались вдруг нестерпимо тяжелыми. Она совсем забыла: ведь это подарок матери Курбского – все равно, что его самого! Нахмурилась и уже подняла руку, чтобы снять серьги, которые вдруг стали немилосердно оттягивать уши, да застыдилась Юлиании. Так и проходила в них до вечера. А поутру вспомнила, какой красавицей гляделась в них, – и надела снова.
* * *
Споры о том, куда царю посылать войско, между тем продолжались.
В Малой избе твердо стояли за Крым. Иван Васильевич и верные Захарьины, а также Басманов, который в последнее время опять приблизился к царю, возражали, что нечего и думать Москве справиться с Крымом, вассалом Турции, бывшей в ту пору сильнейшим и грознейшим государством. Вдобавок ко всему, на всем протяжении от Руси до Крыма лежала Дикая степь и являла собой неодолимое препятствие на пути к завоеванию острова. Иван рвался на запад: Ливонский орден мешал торговле Руси с другими странами, а выйдя к Балтийскому морю, можно было общаться с заезжими купцами без тягостного посредствия ганзейских городов, на которые, в свою очередь, давила Ливония. И вообще, он был твердо убежден: «Что бы плохое ни случилось с нами, все из-за германцев!»
Когда в Москву пробрался английский посланник-купец Ченслер, прибывший в Северную Двину на корабле «Эдуард Благое Предзнаменование», а затем в Лондон отправился торговый агент царя Осип Непея, Иван Васильевич ощутил, что его мысль о связи с Западом начала постепенно осуществляться. Теперь было самое время показать Ливонскому ордену силу русскую! Но тут случилось нечто, бывшее для суеверной и впечатлительной души царя очень весомым доводом в пользу его противников.
Возле недостроенного собора на Рву Василий Блаженный начал выкликать о русской крови, которая смешается с молоком тучных ливонских коров и напитает землю от Балтийского моря до самой до Москвы. Царь мгновенно забыл, какой неприязни был исполнен к юродивому, и заколебался.
Может быть, и правы его советники? Может быть, и впрямь обратить свои взоры на Крым? И храбрый князь Дмитрий Вишневецкий приехал из Украйны, и Сечь Запорожская на крымского хана идти готова…
Анастасия пала духом.
Однако тут обстоятельства опять переменились. Кто-то увидал неподалеку от собора на Рву известного попа Сильвестра; кто-то разглядел ганзейских купцов, которые как раз посетили Москву и за каким-то чертом потащились поглазеть на иссохшего старикашку-юродивого, который – это же надо, а?! – кричал именно то, что этим купцам было живота дороже: никак-де нельзя трогать ливонские земли, надобно тащиться в Дикую степь, ее поливать русской кровью. Как будто ценность той крови различна! Ну а когда стало известно, что с теми же ганзейцами виделся князь Курбский, любитель всяческой иноземщины и частый гость Болвановки – Немецкой слободы в Москве, – Иван Васильевич взорвался, как тот пороховой заряд, коим некогда была подорвана Казань.
Это что же творится, а? Значит, и вещий юродивый служит не царю, а Малой избе? Опять норовят советнички прибрать царя к рукам, будто несмышленого ребенка! Опять давит его Сильвестр, подобно тому, как домовой давит сонного человека!
Анастасия, сказать правду, еле удержала мужа от крупного скандала с «избранными». При этом она сама себе дивилась. Ничего не хотела так сильно, как падения этих заносчивых выскочек, но в то же время страшилась разгула Иванова гнева. Однажды испытала на себе, как это бывает, когда выходит река его норова из берегов, – и с тех пор боялась направлять эту мощь даже против других. Даже против своих недругов! Снова мерещилась разверстая под ногами пропасть – этакая бездна преисподняя с горящими на дне адскими кострами. Рухнет туда однажды государь-Иванушка – и не выберется, сгорит в своем собственном кипучем пламени. То ли предвидя будущее, то ли безотчетно, смутно боясь чего-то (а этот смутный бабий страх просто так не приходит, он всегда предвещает большие беды), она усмирила и свое ретивое, и его неистовство. Порешили вместе: Курбский воевода лучший из лучших, от него польза в войске немалая. А Сильвестр… ну что же, время его проходит! У Алексея же Адашева тоже мыслей глубоких нет, у жизни на скаку обучается. Пусть пока трудится в Малой избе, от него там немалая польза, ну а начнет заноситься чрезмерно – его всегда можно отправить в Ливонию, на подмогу к брату его Даниле. Пускай-ка покажет свою ратную доблесть, а то застоялся, аки конь в стойле!
Итак, воевать с Ливонией было решено окончательно.
В конце зимы 1558 года огромное войско под началом замиренного казанца, преданного московскому царю Шиг-Алея, вторглось в Ливонию и страшно опустошило страну: в четырнадцать дней сожгло четыре тысячи дворов. Казанцы, черемисы и другие инородцы, бывшие теперь в русских полках, да и сам татарин Шиг-Алей, по всему видно, притомились в мирной жизни и немало-таки отводили душеньку!
После этого похода ливонцы решили купить мир и отправили в Москву послов с 30 тысячами марок. Деньги были настолько хороши, что из Ливонии спешно примчался Курбский и вместе с другими боярами начал склонять царя к миру. Иван же Васильевич тянул время, и одна Анастасия знала причину его нерешительности: царь желал не только выгоды, но и торжества своей страны! Какая бы там кровь, русская или татарская, ни бурлила в его жилах, немецкой расчетливости не было в нем ни капли: никак не мог он заставить себя мерить славу и доблесть на ливонские марки! Анастасия с ним соглашалась, понимая, что спорить в данном случае – себе дороже: Иван Васильевич все уже решил сам. Опять же – вмешался случай: жители Нарвы ни с того ни с сего нарушили перемирие и начали стрелять по Иван-городу. Военные действия возобновились: с 11 мая русские один за другим взяли Нарву, Этц, Нейшлосс, Нейгаус, ну а 18 мая пал Дерпт.
Царь не жалел наград доблестным воеводам, в Москве все ликовали в предвкушении богатой воинской добычи и грядущих торговых выгод, и только в Малой избе царило недовольство.