Прием сработал. Эрик мгновенно оттаял, уселся и посадил меня на колени. Я стала нашептывать ему тихонько, что я уже принимала препарат, что умею с ним обращаться, что ничего плохого со мной не случилось. А если это сделает Эрик, то злодейка обязательно почувствует неладное, и кто ее знает, что еще выдумает.
Эрик слушал меня благосклонно, думаю, потому, что ему было приятно ощущать мои губы у своего уха. Я поднялась, налила ему чаю, а себе минеральной воды. Эрик выпил чай и посмотрел на меня строго:
— Нету нет и нет! Я не могу тобой рисковать!
— Уже, — кротко ответила я, показывая на пустой стакан, — я это уже сделала.
Действительно, порошок заранее был у меня отмерен в стакане, так что я просто развела его минералкой и выпила на глазах ничего не подозревающего Эрика.
— Так будет лучше, — мягко проговорила я, но Эрик резко отвел мои руки и отвернулся.
Мы долго сидели молча. Казалось, время совсем остановилось. Минутная стрелка приклеилась к черной отметке и не собиралась двигаться по кругу. Тишина стала густой и тяжелой.
И тут я увидела, что Эрик бледнеет той самой бледностью, которую я замечала всякий раз, когда в его сознание вторгалась чужая воля. Тотчас же в ровном гудении ветра, зазвучавшем в моем мозгу, послышался неразборчивый напряженный голос. Различала только отдельные слова, потому что голос этот был адресован не мне, а Эрику. Но по самой интонации — повелительной и жесткой — я поняла, что Эрику сейчас внушают, что он должен сделать завтра в банке.
Тогда я напрягла свою волю, собрала ее в кулак и направила всю силу туда же — в беззащитный мозг Эрика. Я боялась, что мой противник почувствует постороннее присутствие, поэтому старалась не облекать свои усилия в слова, я просто обволокла сознание Эрика своим сознанием, как оборачивают на зиму слабые яблони еловыми ветками, я постаралась согреть его своим теплом, своим участием, своей поддержкой и при этом придать ему силы — силы противостоять чужому влиянию, чужой воле. Я почувствовала, будто сильный, холодный ветер пытается свалить меня с ног. Я сжала зубы от напряжения, но не отступила, не отдала разум Эрика чужому, злому сознанию. Слова моей соперницы стали слышнее и разборчивее:
«Ты запомнил все, что я тебе велела, и выполнишь все в точности так, как тебе было приказано. Сейчас, когда наш разговор закончится, ты, как всегда, забудешь его… Да собственно, тебе и забывать нечего: это ведь твои мысли, твое решение. Ты сам хочешь сделать то, что я тебе приказала, а меня нет и не было, ты ничего про меня не знаешь».
Я приняла чужую волю на себя, а Эрика согрела еще одной волной своей теплоты и поддержки. Возможно, я послала ему слишком много нежности — но кто меня за это осудит? Я ничего не делала и даже ничего не говорила, а кто может отвечать за свои мысли?
И я очень хотела думать, что мне это не показалось, но Эрик ответил мне встречной нежностью, благодарной, теплой волной ласки и любви…
Боясь, что наши мысли подслушают и мы сорвем завтрашнюю операцию, я приглушила свои эмоции, снова превратив сознание в мягкую укутывающую вату, пассивно противодействующую холодному сильному ветру чужой воли. Я очень надеялась, что злодейка не почувствовала ничего необычного: ведь сопротивлялся ее воле не сам Эрик, его сознание было пассивно. Скоро я почувствовала, как холодный ветер в моем сознании стихает.., и вот все закончилось.
Лицо Эрика порозовело, глаза были прикрыты и на губах блуждала легкая растерянная улыбка. И я поняла, что помогла ему.
Ночь мы провели, обнявшись, в легкой дреме; Утром за завтраком Эрик почувствовал было себя неважно, видно, злодейка решила закрепить достигнутые вчера результаты, но сознание Эрика, защищаемое мной всю ночь, так укрепилось, что внушение, сделанное на скорую руку, на него почти не подействовало.
Он позвонил мне с работы, сказал, что все идет нормально, он сейчас едет в банк, чтобы самому отвезти платежку, а копию оставил в своем компьютере, так что тот, кому надо, может поинтересоваться и сообщить злоумышленникам, что все идет по их плану.
Бывший возлюбленный Марии Николаевны Амелиной прождал возле ее дома до вечера, но ничего не изменилось. Шторы были по-прежнему плотно задернуты, но с наступлением темноты ему удалось заметить тонкую полоску света в комнате, да еще в кухне, где занавески были тоньше, мелькал изредка женский силуэт. Часов в одиннадцать он решил, что никто из интересующей его квартиры сегодня не выйдет, и отправился передохнуть. Рано утром он снова занял свой пост наблюдения и ждал часа два, замерз и вымок под мелким осенним дождиком. Ничего не происходило в окнах на шестом этаже, даже форточку никто не открыл. Он хотел было уже уходить, как вдруг заметил давешнего неприятного плешивого мужчину, который вошел в подъезд, стараясь остаться незамеченным. Домофон сегодня был отключен, так как на пятом этаже шел ремонт и рабочие все время таскали в подъезд то стройматериалы, то сантехнику, то вообще сварочный аппарат. Наблюдатель бросился за плешивым, поднялся бегом по лестнице, но лифт обогнать не сумел, поэтому примерно между третьим и четвертым этажами только успел услышать, как хлопнула дверь на шестом и женский голос что-то проговорил сердито. Через некоторое время плешивый вышел и с теми же предосторожностями выскользнул из дома, затем сел в неброскую «девятку», подождал немного, и вырулил следом за темно-синей новой «ауди», в которую спокойно сел светловолосый мужчина приличного вида. Сами по себе эти манипуляции были интересны, но наблюдателя интересовала только Мария Николаевна Амелина, поэтому он снова занял свой пост у парадной. Его терпение было вознаграждено: на лифте с шестого этажа приехала вниз дама, и сердце у бывшего разведчика замерло на мгновение. Она была похожа на Марию, те же рыжеватые волосы, походка, поворот головы, но это была не она. Воротник у пальто был поднят, и волосы причесаны так, чтобы не видно было лица. Это можно было объяснить шрамами после аварии, но, даже не видя ее лица, мужчина понял, что это не Мария. Он шел сзади на приличном расстоянии и с нарастающим беспокойством видел, как эта неизвестная женщина старается походить на Марию, но делает это неумело и непрофессионально.
Пройдя два квартала, дама вдруг изменила походку и пошла вперед быстрее. Это выглядело так, как будто она перестала притворяться, имитировать чужую походку и жесты, словом, махнула рукой на конспирацию. Теперь уже ничто в этой женщине не напоминало Марию. Дама перешла дорогу и села в бежевый «крайслер», стоящий в маленьком тупичке. Человек отметил номер машины — три девятки и повернул назад, к дому.
Дверь подъезда была по-прежнему нараспашку — теперь на третий этаж носили мебель. Человек осторожно поднялся по лестнице на шестой этаж и огляделся. На площадку выходили три двери — одна квартира, судя по некрашеной еще двери, была необитаемой, на звонок в другую никто не ответил, очевидно, хозяева были на работе. Но человека интересовала третья квартира — она по документам принадлежала Марии Николаевне Амелиной. Но где же она сама? Он прислушался — на площадке не было слышно ни звука — и принялся аккуратно колдовать над замками. Через десять минут он вошел в квартиру. Там было пусто. Квартира выглядела необжитой, это естественно, ведь Мария жила здесь всего несколько месяцев. Он походил по комнатам, огляделся. Вот на полочке стоят безделушки, которые он помнил еще по тем временам, когда они встречались с Марией. Вот в шкатулке серьги, что были надеты у нее в Москве, в их последнюю встречу. Он даже нашел в шкафу ее платье, что запомнил тогда. Паспорта в квартире не было, других документов тоже, но порывшись в письменном столе, он нашел старый альбом с фотографиями. Мария в юности, в театре, на Черном море…